Пальцы сноровисто нащупали
метательные ножи, а потом выхватили их из петелек на грудной
перевязи. Заточенные стальные перья одно за другим воткнулись в
ноги мертвячки, но та не обратила внимания на это, несмотря на то,
что чёрная кровь зашипела и вспенилась от прикосновения серебра,
вчеканенного в узкие долы лезвий, аки из пробитого баллончика с
бритвенной химией. Хотя, сами по себе ножички, без серебришка, и
оружием-то можно не считать. Секиру бы метнуть, да опять же нету.
Не взял, выйдя на охоту на мелочь.
– Стой, где стоишь! – выкрикнул я и
достал из ножен меч, хотя пришлось при этом дугой выгнуться, чтоб
уцепиться за рукоять оружия, которое очень неудобно, и даже больно
уткнулось в спину, так как перевязь при падении
перекрутилась.
Вот обещал же мне Вась Вась в скором
времени разрешение на пистолет выписать, а всё не сподобился.
Приходится по старинке. Но по старинке привычнее. Я сам кусок
старины, неведомо какими чарами нырнувший через бездну веков и
оказавшийся в совсем другом времени. Тысяча лет одним мигом минула
со дня моего явления на свет. Тысячу лет я спал.
Эх, сейчас бы щит да копьё, вмиг
насадил дитя нави на сталь. Я приподнял меч так, чтоб клином удобно
было и ударить, и заслониться. Проще всего, наверное, рубануть по
рукам. Она всё равно мертва, больно ей не будет.
Полоска стали с тонкой линией серебра
слегка качнулась, словно гадюка, готовящаяся ужалить, но удару не
суждено было свершиться. Мертвячка бросилась на меня, да так
быстро, что тело её размазалось в воздухе, и меня снова отбросило,
но на этот раз тварь прижала к твёрдому полу, вышибив дух. Меч со
звоном отлетел в сторону. Казалось бы, лёгонькая девчурка, а мощи,
как в лосихе.
– Ненавижу! – клокотала она, исходя
чёрной слюной, капающей мне на лицо. – Всех вас ненавижу!
Мертвячка схватила меня за волосы и
стала бить о пол. Я же вцепился ей в горло и хрипел, пытаясь
отпихнуть от себя это отродье нави.
– Ненавижу! – продолжала яриться
девка.
В какой-то миг мир вокруг меня
посерел и померк, а потом снова засиял красками. Не знаю, сколько
времени прошло, но я стоял теперь на четвереньках над разодранной
на крупные подрагивающие куски навьей, чьё лицо всё ещё
гримасничало и пыталось шептать проклятия. Поздно меня проклинать,
уже тысячу лет, как проклят.