Уроки живописи. Эхо. Стихи и переводы - страница 4
Шрифт
Интервал
девчачья радость древних косяков.
Попрятались гурьбой за ними второпях
купечьи прихоти и аромат волокон…
– Какая им теперь дорога предстоит? —
я шел и мнилось мне в деревьях и камнях
тянулись шлейфом родственники окон.
Там даже время в очереди спит.
>Peretz Beda Mayer, artist
Елене Макаровой
Напоследок он оглянулся в дверях:
альбомы, книги,
портрет в простенькой оправе,
его мольберт и кисти…
– придется обойтись,
обойдемся, дело наживное.
Лео ждал внизу,
он нервничал: кругом же немецкие патрули.
Братья Майер растворились в городской неразберихе,
они разошлись, чтобы ускользнуть из города,
как надеялись и тысячи других евреев Праги.
– Мне повезло, он был любитель искусства,
комендант пересылочного лагеря на Маврикии.
Он рассказывал мне о Ван Гоге, – Бедя усмехается,
– «Винсент был очень несчастлив:
картины его не продавались,
долги брату Тео росли,
женщины его никогда не любили…
И это испепеляющее солнце Прованса»
– Зато как я бывал счастлив на Маврикии,
когда получал от него «гонорар»
за копию Ван Гога.
Тогда для Ханы
я снова был высок, красив и талатлив.
Я мог убедить себя на весь долгий вечер,
что Лео жив, что картины не сгорели,
что я еще поймаю
эти тающие облака, розовые и голубые,
эту дымку лиц под масками и цветов на шляпах.
Мы с Ханой устраивали пир
и я рассказывал ей о массариковской Праге,
о воздухе молодой свободы.
Она ведь не бывала в «Латерна Магике».
В папиросном дымке снова возникали
лица-маски Йожефа Лады, Яна Зрзавого
и возвращались горячие споры
об экспрессионизме и романтизме
под лучшее пиво Европы.
>Нектар
Прежде, чем спикировать при боковом ветре,
пустельга набирает высоту, еще не зная цели.
Писец не успеет выдавить на глине список ее побед.
Пишет он быстро, таких-то ловких на пальцах руки,
влажная глина податлива и лежит неподвижно,
он любит эту отборную мягкую глину сильнее,
чем сорок тысяч братьев, он умеет касаться ее тяжести
с обеих рук, но даже тогда
бурая пустельга летает быстрее и против ветра,
да еще и сама по себе, а не у ловчего на поводке.
Она атакует полевку с трепетом, окрашивая собою степь,
словно колибри зависает, учуяв нектар.
Глине не стать царицей библиотек,
разобьют таблички все, кто встретится на пути.
И что останется векам, ради которых ее обжигали
крепче камня, складывали в прочные ниши?
Писец ловит пустельгу одним движением.
И она летит себе, а табличка живет с ее отпечатком.