— Мама...
И залюбовалась...
В комнате царил полумрак, который рассеивал пробивающийся из-за штор солнечный свет и мерцание раскаленных угольков. Два настолько разных источника придавали некоторую таинственность комнате и окружали спящую светящимся ореолом.
Женщина была красива. Высокие скулы подчеркивали точеный подбородок. Пухлые губы были поджаты, а темные брови хмурились, образовывая морщинку на высоком челе. Огненные локоны рассыпались по плечам отчего ее кожа казалась алебастровой. Под ее глазами обозначились черные тени, то ли от усталости, то ли от длинных ресниц, которым позавидовала бы не одна землянка.
Из-под шали виднелось платье, сшитое из тяжелого зеленого бархата. В тон платью были подобраны и драгоценности, по крайней мере те, которые открывались моему взору: браслет с изумрудами на тонком запястье, неброская диадема на склоненной голове, брошь под горлом и перстни на длинных пальцах.
Но ни тяжелое платье, ни огромный платок не могли скрыть ее женственную фигуру. Взгляд бывшей, и скромно сообщу про себя, опытной знахарки отметил и длинные ноги, и тонкую талию, и пышную грудь, и широкие бедра, которые были видны даже при тусклом свете камина.
“Ого, какая у меня шикарная наследственность”, — почему-то захотелось присвистнуть, но я зажала рот ладонью, а то ведь еще умудрюсь вслух ляпнуть... А еще я чувствовала, как в душе продолжает клокотать недовольство...пытаясь охватить и разум.
На улице уже раздавались звуки утренней суеты. Закричал петух, приветствуя солнце. Замычали коровы требуя внимания. Где-то заржал конь. Кому-то под ноги попала собака, визг, которой, полоснул по ушам, а вслед за нею и мужской рев эмоционально описал все места, где по его, отнюдь не скромному мнению, юркая пустолайка должна находиться...
Но даже эти громкие звуки не смогли разбудить баронессу. Она только глухо застонала, словно у нее что-то болело...
— Мама, — позвала я чуть громче.
Глаза Альмы распахнулись, она вздрогнула, подскочила и кинулась ко мне:
— Валент, девочка, как ты...
Наивная! Во мне же еще не успокоилась душа старой знахарки. Я даже на Земле так жестко не отчитывала капризных пациентов, как сейчас набросилась на бедняжку:
— Если боялась меня одну оставить, то почему рядом не прилегла? Ты же простыть можешь! Что рожать больше не собираешься?