«Лопахин – Высоцкий, который в спектакле Эфроса есть второе главное действующее лицо «Вишневого сада», исторически и лично обречен любить Раневскую и отнять у нее вишневый сад. Поразительны в игре Высоцкого эти осторожные, почти робкие интонации и жесты человека, который восхищенно боится прикоснуться к чему-то хрупкому и драгоценному. Все целуют руки Раневской – у нее привыкшие зацелованные руки, но его рука повисает в нерешительности над ее рукой – он не смеет. Он стесняется объяснить ей и робеет спасти ее даже насильно.
Весь сюжет пьесы от этого приобретает целеустремленность и внутренний напор страсти: лично человечески Лопахин силится спасти вишневый сад: кажется, кивни только Раневская, и он все бросит ей под ноги, но она роковым образом его не замечает.
Ирония истории персонифицирована в истории этой высокой, безответной любви. И чем выше, хрустальнее была его мечта, тем ниже, безобразнее срывается он в хамской, безобразной пляске после покупки вишневого сада. Это не запой, не загул, а именно срыв, когда душа теряет все вехи и слепо отдается грубым предначертаниям истории вместо своих привязанностей… Любовь Лопахина к Раневской мучительная, самобичующая. Абсолютно русское явление. В любви Лопахина, каким его играл Высоцкий, было тоже все мучительно и непросветленно. Его не поняли, не приняли, и в ответ – буйство, страдание, гибель.
Обговаривая этот момент на репетиции, я не помню, кто первый вспомнил строчки Тютчева, но Володя их часто потом повторял, когда мы в последующие годы репетировали «Вишневый сад» после отпуска.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!»
Естественно, с такой трактовкой роли можно и не согласиться, но какую пищу для ума она дает. (Статья Александра Минкина о «Вишневом саде», открывающая новое понимание пьесы, опубликованная в «Московском комсомольце» и вошедшая потом в его книгу «Нежная душа», когда я писал все это, еще не была опубликована.)
В этом году впервые за все время, что я провожу это сочинение, один (один за все годы!) ученик обратил внимание на слова, сказанные Лопахину: «Коньячком от тебя попахивает, милый мой, душа моя». Между тем без этой детали картина куража Лопахина не будет понята во всей своей полноте.
И в этом же 2004 году, впервые за десять лет 12 человек, а это 16%, написали о том, что Лопахин уязвлен тем, что хотя он и разбогател, но для Раневской и Гаева, да и для себя самого он все-таки так и остался мужичком. «Он чувствует барьер, который отделяет его от семьи Раневской, и это угнетает его. „Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со своим свиным рылом в калашный ряд… Только вот богатый, дел много, а ежели и разобраться, то мужик-мужиком“». «Его терзает мысль, что он не ровня Раневской, он, битый, неграмотный Ермолай, который зимой босиком бегал. Это мужицкое начало тяготит его. „Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья“». «„Не плачь мужичок, до свадьбы заживет…“ Эти слова Раневской вспоминает Лопахин после долгой разлуки с ней. Хотя сейчас он богатый человек, купец, он остается в глазах семьи Раневской „мужичком“. Он чувствует эту грань между ними. Его угнетает это сознание того, что он „мужичок“. Он даже Дуняше говорит: „Очень уж ты нежная, как барыня. Надо себя помнить“. Конечно же, это вызвано не тем, что Лопахину в Дуняше что-то не нравится, просто подсознательно он чувствует, что, кем бы они ни были, для людей, которые ему дороги, он так и остался мужичком».