Теперь же мышь как будто простила его. Потому что Прохор Терентьевич почувствовал прилив покоя и усталости. И даже будто узрел образ её духовный средь облак… Большой такой пребольшой и сероватый с грустными чёрными глазами…
Не решаясь всё же пойти домой, Прохор Терентьевич сел в метро и долго крутился по кольцевой линии, пока не уснул…
– Гражданин!.. Гражданин! —
Чей-то резкий голос неприятной окраски бесцеремонно тревожил его. Затем Прохора Терентьевича взяли за грудки и затрясли… Он очухался:
– А?.. Чё?..
– Куда следуете? —
Открыв глаза, Прохор Терентьевич увидел два упитанных нескромных лица в полицейских картузах, которых назвать добрыми было едва ли возможным. «Да что же это, ни поссать, ни поспать», – возмутился про себя он.
– Домой, – брякнул Прохор Терентьевич первое, что пришло в голову.
– Где проживаете?
– В Клювино.
– Это далеко. Здесь зачем? —
«Да какое вам на хрен дело?!» – Это про себя. И вслух:
– Сестру навещал.
– Почему спите в транспорте? Документы есть? —
Прохор Терентьевич вытащил социальную карту:
– Ночью вот плохо спал, а сейчас сморило. Помилосердствуйте…
– Ладно, – примирительно сказал сержант, сверив фото с помятым зеркалом души Прохора Терентьевича. – Не проспите вашу остановку. —
Хозяева жизни ушли, подозрительно озирая прочих пассажиров. И, набросившись на какого-то азиата, забыли напрочь о старике с грязным пакетом.
В голове Прохора Терентьевича свирепствовало кружение и биение слов друг о друга. Будто она была барабаном, вертящемся при жеребьёвке. И буквы на каждом шаре неизменно складывались в неприличные слова…
На шаре, который первым «вытащил» Прохор Терентьевич, было начертано невидимой рукою пять букв, первая – «б»… И, глубоко выдохнув, он настолько сильно растянул срединное «я», что даже недоговорил окончание.
– Деревенщина… – Будто бы никому сказал сидевший рядом прилично одетый мужчина, правда, с довольно гнусным лицом умника.
Прохор Терентьевич сделал вид, что это не к нему, и вышел из вагона…
Оставшуюся часть дня он провёл в автобусах и троллейбусах, пересаживаясь с одного на другой. Временами страх его сменялся чувством могущества. И казалось даже, что в этом качестве он был превыше Бога самого.
Внимания на Прохора Терентьевича как будто не обращал никто. Он был уверен в том, что за ним не следят. Но решился вернуться домой на всякий случай только затемно. И здесь, запершись в уборной, наконец-то высыпал содержимое пакета крышку унитаза…