– Священники и старые книги говорят, что Он возвращает все, что берет у тебя.
Она отворила дверь и попросила стражника позвать одну из своих снох, Луцию.
– Сядь на самую высокую балку, чтобы не напугать ее, – попросила она меня.
Больше мы не разговаривали.
Прошла целая вечность, когда в комнате наконец появилась высокая светловолосая молодая женщина с расцарапанным и заплаканным лицом. У нее были короткие, неровно отрезанные ножом волосы. Она шла босиком, словно апостол. Она подошла к столу и увидела кисть. Она вскрикнула, схватила ее и стала целовать пальцы.
Она плакала беззвучно. Ее глаза не замечали окружающего мира. Они были устремлены туда, где она вновь была вместе со своим мужем.
– Матушка, могу ли я взять его кисть?
– Нет. Можешь взять только обручальное кольцо. А теперь иди.
Она посмотрела на меня. Я перелетел к ней на плечо. Она словно просела под грузом моего птичьего тела. Ее колени подогнулись. Она погладила меня по перьям дрожащей рукой.
– Я сразу узнала руку моего младшего сына. Она выросла у меня на коленях, как мне не узнать ее. Отнеси ее туда, где она должна быть теперь, где я закопала часть моего сердца, предназначенную ему.
Она подошла к окну, открыла его и сказала:
– Там… там Косово. Будь оно проклято. Лети, птица!
Я взлетел с ее хрупкого плеча и сел на оконную раму. Я хотел взглянуть на нее в последний раз.
– Перед тем как улетишь, я хочу, чтобы ты сказал мне, кто ты, черный принц, – сказала она.
Красное солнце садилось.
– Полагаю, ты догадывалась, кто я, с того самого момента, как я прилетел, – ответил я, раскрывая крылья, готовый к полету.
Она улыбнулась той улыбкой, которую я любил больше всего, той, у которой ни старость, ни печаль ничего не отняли. А потом она стала падать. Медленно, словно паря, опустилась она на пол, как шелковый платок, как перо, как сон.
Крыльями я закрыл ей глаза и взлетел. Тяжело и неуверенно.
Птицы не плачут.
«Спасибо тебе, Боже, что Ты позволил мне увидеть ее еще раз», – подумал я и, снова став человеком, истерзанный стрелами, лег на могилы своих сыновей. Я хотел обнять их всех.
А в небе… Десять белых лебедей в сумерках летели к востоку.
Словно куклы для бедных детей
В корзину из ивовых прутьев, стоящую возле остывшего очага, я положил пластиковую куклу. Одноглазую и без волос. Зола еле теплилась, и я потер руки, пытаясь хоть немного согреться. Не люблю бывать в бедных домах: слишком много печали и несчастий. Будто ими оклеены стены или они поджидают, притаившись, на чердаке, поэтому я лишь оставляю подарки, почти швыряю их, и спешу дальше… На самом же деле я бегу в страхе, опасаясь, как бы что-нибудь грустное не пристало к душе. Мои пальцы простерлись над пеплом, словно я собирался этим движением воскресить огонь. Но я не волшебник, и серая кучка осталась тем же, чем и была: горстью праха, останками когда-то горевшего огня, ничем. Я вздрогнул, почувствовав чей-то взгляд, вонзившийся в мою сгорбленную спину.