Потому икону, лампу Аладдина я положил поверх кофе и поволок
тяжелую сумку к выходу, переступая через чужие вещи. Надо было
сходить в туалет.
Вот парадокс: пройдет двадцать лет, и можно будет спокойно
оставлять такие вещи в салоне, никто на них не позарится. Куда
денется масса людей, способных стащить то, что плохо лежит? Вряд ли
вымрут, да и не пересажаешь всех. Изменятся правила, и они наденут
маски благочестия? Станут чтить законы, потому что они будут
работать хотя бы на бытовом уровне?
Но стоит случиться очередное катастрофе, и под этой маской
проступит звериный оскал.
На вокзале автобус атаковали продавцы пирожков горячих. И не
спится же им! Пропущенный автобус – потерянная выручка. Среди
взрослых женщин, худеньких и дородных, высоких и маленьких,
особенно выделялась черноглазая девочка лет тринадцати, тонкая, как
тростинка. Она продавала трубочки со сгущенкой, которые, наверное,
делала сама.
На вокзале. В полпятого утра! А ведь завтра ей в школу. Молодец,
не пошла бродяжничать и побираться, хоть так, но работает.
В отличие от более поздних времен, когда вокзалы приберут к
рукам группировки и станут продавать свой товар или брать мзду,
сейчас тут были люди, которые готовили и продавали сами и тем
жили.
Туалет я нашел по запаху, он находился под землей, туда вела
неосвещенная лестница, где оставили свой след люди с недержанием, и
это все обильно посыпали выедающей глаза хлоркой. Не хотелось
думать, что это чавкает под ногами. Внизу мерцал неровный свет, и
тени посетителей двигались, напоминая демонов в аду. Когда я
спустился, стало ясно, почему свет неровный: вместо лампочек тут
были две свечи в банках, поставленных так высоко, чтобы их нельзя
было украсть. Н-да, тут точно можно вызвать Сатану… Нет, другого
демона.
Стало стремно справлять нужду, но деваться было некуда.
Вдохнуть – влететь в кабинку – сделать дело, стараясь не дышать
– вылететь, хлебнув свежего воздуха.
Сумки дело осложнили, и я сделал пару вдохов, которые меня чуть
не уморили. Все, буду терпеть до конца, никакой воды, чтобы не
тянуло по малой нужде. А этот туалет останется в памяти как символ
девяностых.
Перед тем, как войти в автобус, я поприседал, потянулся. Потом
купил у девочки трубочку. Они были по триста, но я дал пятьсот без
сдачи.
В автобус не заходил до последнего, потому что устал сидеть, и
надо было проветриться после посещения туалета.