Я повернул голову в другую сторону и увидел там признаки жизни.
В соседней скале обнаружилось множество окон, балконов и галерей.
Скала кишела людьми в серых и черных одеждах, только их лица
выделялись на этом унылом фоне светлыми пятнами. Похоже, готовятся
смотреть шоу.
Но что за придурь — выдалбливать в скалах помещения? Что
казематы, что святилище, что вот это вот… чем бы оно ни было?
Страшно представить, сколько труда и времени. Вообще, жутко
смотрится: скала, населенная людьми. Как муравейник какой-то.
Пока я лихорадочно размышлял, пытаясь не то скоротать время, не
то отвлечься от мыслей о смерти, монахи добрались до вулкана.
Теперь я видел, что плато и впрямь не совсем плато. Я находился в
жерле вулкана, забитом здоровенной каменной пробкой. Как это
сделали — вопрос еще более хороший, чем тот, другой, про
выдолбленную скалу. Ответов мне, похоже, получить не удастся.
Монахи выстроились, как и рыцари, вторым кольцом. Тот, усатый,
который спрашивал с меня печать, шагнул ближе к поленнице и
заговорил:
— Сегодня мы приносим жертву Падшему. Огонь заточённый, Огонь
поверженный, услышь нас, прими наше подношение и будь к нам
благосклонен. Да не угаснет свет в нашем мире, да не потухнут огни,
дающие нам тепло. Да будет так.
Он наклонил факел и ткнул им в поленницу. Его примеру
последовали остальные монахи.
И это что, вся речь?! Нет! Я не готов! Не так быстро!
Огонь быстро распробовал сухие дрова, и языки его заползли
наверх, побежали к моим ногам. Я рванулся. Крик клокотал в груди,
но я не позволял ему выйти наружу. Нет, не хочу, не буду. Потом,
когда будет уже невтерпеж, когда боль станет невыносимой, я, может,
и заору, но до тех пор не доставлю им такого удовольствия!
Мой мечущийся взгляд скользнул по лицам монахов, и я понял, что
никакого удовольствия им не доставлю, даже если начну пи́саться и
звать маму. Некоторые из них — как тот усач, например, — смотрели
на меня даже с сочувствием. Другие отворачивались. Они будто не по
своей воле тут были, будто не хотели приносить эту жертву. Но
они-то стояли с факелами, а я сгорал живьём! Есть разница, а?
Как будто горючим плеснули — огонь взметнулся выше, встал
стеной, как тогда, у меня дома.
— Падший принимает жертву! — провозгласил усатый монах.
Рокот, поднявшийся под каменной «пробкой», я почувствовал его
даже сквозь кучу бревен, пожираемых огнем. И вот теперь я
заорал.