Сэр Гарольд Николсон, бывший в то время младшим секретарем британского посольства, вспоминает, как они однажды все вместе явились к нему домой на ужин.
«Был Энвер, – пишет он, – в своей скромной короткой форме.
Руки покоились на эфесе, маленькое лицо брадобрея задрано над прусским воротничком.
А вот Джемаль.
Белые зубы сверкают тигровым блеском на фоне черной бороды.
У Талаата выделяются огромные цыганские глаза и красновато-коричневые цыганские щеки.
Невысокого роста Джавид свободно говорит по-французски, ходит, подпрыгивая, вежлив».
Странно, конечно, что они вообще существовали, что им вообще досталась власть в мире, где все еще понятия не имели о нацистах и фашистах в униформе, о коммунистических чиновниках на банкетах.
Талаат был человеком экстраординарным, но все равно ему свойственна была определенная приземленность, из-за чего его легче понимали, нежели остальных.
Он был партийным руководителем, крупного сложения, твердого, спокойного характера, и вместо веры он обладал инстинктивным пониманием слабостей человеческой натуры.
Свою карьеру он начал почтовым телеграфистом и никогда внешне не производил впечатления чего-то большего.
Даже став министром внутренних дел – пост, который, может быть, был ему предназначен самой природой, так как он практически стал контролером комитетского аппарата, – он все еще держал у себя в кабинете на столе телеграфный коммутатор и, казалось, громадными кистями отстукивал на нем распоряжения своим коллегам.
Уже долгое время после того, как другие облачились в форму, завели себе телохранителей и перебрались в роскошные виллы на берегах Босфора, Талаат продолжал жить в шатком трехэтажном деревянном доме в одном из беднейших районов Константинополя.
Американский посол Генри Моргентау как-то днем неожиданно заехал к нему домой и обнаружил его в плотной пижаме и с феской на голове.
Дом был обставлен дешевой мебелью, стены ярко разрисованы, а пол устлали изношенные коврики.
А жена-турчанка Талаата во время их беседы то и дело украдкой нервозно подсматривала за мужчинами сквозь решетчатое окно.
Большинство из иностранцев, знавших Талаата в то лето, были о нем высокого мнения, некоторым он даже нравился.
Моргентау всегда считал, что может его развеселить, и в эти моменты исчезала дикая озабоченность, темное цыганское лицо расслаблялось, и Талаат был в состоянии вести разговор, проявляя огромную искренность и умственные способности.