– На, выпей еще это. – Дед сел на край моей кровати, протянул мне рюмочку с чем-то мутноватым и потрогал мой лоб.
– Да, Снегурка, с такой температурой ты, чего доброго, растаешь.
Я понюхала, и запах мне не понравился.
– Это что? – требовательно пожелала знать.
– Лекарство, – уклончиво пояснил мой дедуля. – Ты пей, пока теплое… Залпом лучше.
На свою голову я выпила эту гадость. Ко всему прочему теперь меня еще рвало так, что слезы наворачивались. Дед от бессилия побежал за фельдшером, да она в Киев уехала.
– Дурень ти, Андріїч, – сказала Наталья Петровна, которая тоже часто приходила нам на помощь, – ти б краще банки їй поставив, легені вигрів, може, у неї вже запалення. А може, й алергія на горілку.
– Ты что несешь, Петровна, – он взмахнул руками, – какая может быть аллергия на водку?
Да у кого она бывает?
– Хто його зна? Мо, у неї й таке може буть.
– Ой, бабы-дуры, – Ростислав Андреевич махнул рукой на соседку и вышел за дверь. – Ото от такого незнания оно и шарахнуло, – услышали мы с Петровной.
– Что шарахнуло? – пропищала я и схватилась за горло.
– Ой, дєтонька, так ти геть мову втратила з дідовим лікуванням. Зараз я тобі баночки поставлю, гірчичники наліплю. Попечуть, але ж швиденько одужаєш.
Петровна хлопотала надо мной, прикрепляя банки, когда вернулся дед.
– Ивановна из Киева только через два дня вернется, – сказал он. – Вдруг Снегурка…
– Свят-свят, Андріїч, про шо ти думаєш? Зараз швиденько її на ноги поставим.
На следующий день мне и правда полегчало. Утром дедушка ушел получать пенсию, а я даже смогла встать с кровати. Лицо горело, воздуха не хватало, поэтому вышла на улицу. Солнце светило по-зимнему ярко, так что иней, покрывающий траву, начинал подтаивать. Я вышла на огород, на котором, кроме примерзших сорняков, уже ничего не было; вдохнула морозный воздух и закашлялась.
– А чой то ти не в школі?
Я обернулась на слащавый голос нашей соседки – Агафьи Васильевны, или же, как ее дед называл, Гапы. Как же я ее ненавидела. Более лицемерной особи людского рода я просто не встречала. В глаза она слащаво улыбалась, елейным голоском разговаривала с односельчанами. Если бы посторонний, кто не является жителем нашего села, услышал, то подумал бы, что это просто Мать Тереза. На самом деле, если что-то выходило за рамки ее планов, она показывала свое истинное нутро. Это нутро низвергалось потоками ругани и криками. Если рисовать Гапку, то можно изобразить двухголовым монстром – одна голова добрая, а вторая (истинная) – олицетворение людских пороков.