Поставив поднос на только что вытертый и еще влажный столик, он развернулся к выходу.
– Приятного аппетита, – прошептал.
– Спасибо, – и так уже приятно, черт побери. – А, подожди, как тебя зовут?
Но мальчик уже скрылся за крутым поворотом дверного проема.
Как же удивительно, что он читает Булгакова. И какие бывают глаза у некоторых людей. Девушек с такими глазами восточные поэты называли «ботогоз»…
С удовольствием я впивалась в аккуратные квадратики мяса. Мальчишки закончили уборку и шумно ушли.
Я сидела
и мечтала
у открытого окна…
Мечтательное настроение мое прервала странная возня в кабинете соцработников. Кто-то плакал. Незнакомый женский голос чеканил:
– Прекрати ныть! Не плачь, мне же надо на работу. Я пойду, потом заберу тебя. Я же тебя не бросаю!
Плачет мальчик, всё громче и громче:
– Мама, мамочка, не бросай меня! Не уходиииии! – орет уже в полный голос.
Слышу голос соцработника Ханумы Аллоевны:
– Если будешь плакать, маму вообще не увидишь, а пойдешь в детский дом.
Ложка выскальзывает из моих рук и падает с глухим звуком в картошку.
Мальчик рыдает.
– Ну как мама купит тебе «Камаз»? – продолжает Ханума Аллоевна, самый добрый соцработник Центра. – Она пойдет на работу, и деньги дадут только через месяц, тогда купит. А если будешь плакать, я буду тебя ругать.
Мать орет:
– Да хватит ныть, я приду вечером. Или завтра… Отпусти руку! Пусти руку, я сказала!
– Мамочка, мамочка, не уходи!
Внутри что-то не выдерживает, я взрываюсь потоком слез. Плачу почти в голос, не успеваю вытирать слезы выделенными мне двумя салфетками. Эта чудовищная пытка невыносима.
Ханума Аллоевна говорит без церемоний:
– Маймыл16, мой сын и то не просит у меня ничего. Да если бы он стал клянчить, я бы ему самому так дала!
– Отпусти руку, я сказала!
Мы с мальчиком горько плачем. Я иду в туалет, чтобы умыться.
Мы не имеем права вмешиваться в дела соцработников, можем только советовать и сетовать. И то, и другое бесполезно – Ханума никогда ничьего мнения не принимает всерьез. Начинаются упреки: «Вы ведь не педагоги – понять методику не сможете» и, как-то незаметно, ты оказываешься виноватой. Если бы я зашла в кабинет, скорее всего, меня бы просто выставили за дверь.
А шестилетний Ороз еще несколько дней и днем и вечером выходил во двор, когда лаяла собака: может быть, мама идет. Днем посмотришь в окно, а он во дворе с машинками играет один, поглядывает на ворота, ждет.