Он достал бутылку, замахнул сразу стакан первача, закурил, подумал… И вышел обратно в подъезд.
Вернулся он уже с рыжим маленьким зверьком, пугливо смотревшим с его рук на новый открывшийся ему за дверью мир огромными зелёными марсианскими глазами.
Степаныч опустил его на коврик в прихожей.
– Давай, принюхивайся, – напутствовал он котёнка, а сам наконец-то скинул пуховик, сдёрнул с ног ботинки и привычно завернул на кухню.
Он уже и забыл о новом жильце, когда тот, не переставая дрожать (хотя в квартире было тепло), просунул своё худющее тельце на кухню и стал осторожно тыкаться мордочкой сначала в плинтус, а потом и в ножку стола.
– А… Жрать, наверное, хочешь. – Степаныч осоловело зевнул. – Тогда жри суп.
Он подошёл к плите, на которой третий уже день стояла никак не желающая оказаться внутри угрюмого холодильника кастрюля с чем-то жидким, и плеснул в первую попавшуюся под руку плошку порцию размером с половник. Котёнок подошёл и понюхал. Пахло кислым. Он зажмурил глаза и принялся не очень ловко лакать розовым язычком то, что ему было предложено, пока в животе немного не потеплело. Тогда он отпрянул от плошки, виновато глянул по сторонам, содрогнулся от содеянного и тут же стал умывать лапкой мордочку.
– Брезгуешь, скотина, – прохрипел окончательно захмелевший к тому времени хозяин, и его свободный от цепей повседневности мозг тут же задумал план мести. Рыжик был заграбастан рукой-лопатой и перемещён в ванную, где и был сначала ошпарен душевой струёй, а затем обсыпан порошком и для контраста облит уже холодной водой. Делал всё это Степаныч, конечно же, не нарочно – так уж вышло, что руки ну никак не могли совладать с резьбой на краниках. «Всё, теперь мне точно хана… – отчётливо пронеслось вдруг в сознании котёнка то ли на языке его мучителя, то ли на каком-то собственном, открывшемся в роковые для него минуты. «Гады они все, гады…»
Через минуту, мокрый и дрожащий, он сидел рядом с батареей в комнате и отчаянно пытался слизать языком едкую дрянь, мёртво вцепившуюся в его свалявшуюся шкурлу. «Это всё потому, что я рыжий», – продолжал звучать голос в голове, пока горло душили спазмы слёз. «Рыжие все невезучие…» Однако, тут он был не прав. Из всего окота – а было их шесть: два сереньких, чёрненький, две кошечки трёхцветки, и он один, рыжий, – выжил только он. Не было уже и мамы-рыжухи, шуганной собакой под колёса машины. Ну, а про папашу и говорить нечего – след кошачьей родословной тут как раз и терялся вместе с нарисовавшимся и вмиг исчезнувшим родителем.