Соответственно, поручить это вознесение высшие силы не могли простым работникам подъема и перемещения простых физических и плотских тяжестей на разные высоты и расстояния. Для них это был бы рутинный нефиксированный скудно или щедро оплачиваемый физический труд. Нет, высшим силам на то потребны непрофессиональные руки тех, для кого это, в свою очередь, стало бы подвигом и трудом не мышц, но души и духа».
Святой Иероним в пещере.
Святой Иона во чреве кита.
Святой Маркелл в выгребной яме.
Святой Гермоген в темнице.
Святой Симеон на столпе.
Святой Климент в изгнании.
Святой Кирилл в пещере.
Акакий Акакиевич в шинели.
А Беликов в футляре.
Потусторонний сакральный голос входит в шкаф, в котором сидит Дмитрий Александрович, заполняет лестничные марши, перекатывается эхом по коридорам общежития.
Сейчас в ДСВ почти пусто, потому что его обитатели разъехались по домам или на практику, а абитуриентов в основном селят в Главном здании на Ленгорах. Стало быть, по коридорам общаги на Вернадского бродят редкие представители студенческого сообщества.
На пятом этаже процессия останавливается в очередной раз, чтобы Дмитрий Александрович мог вместе со своим голосом прочитать «Вирши на каждый день»:
Когда я размышляю о поэзии, как ей дальше быть
То понимаю, что мои современники должны меня
Больше, чем Пушкина, любить
Я пишу о том, что с ними происходит, или происходило,
или произойдет – им каждый факт знаком
И говорю им это понятным нашим языком
А если они все-таки любят Пушкина больше, чем меня,
так это потому, что добрый и честный: не поношу его,
не посягаю на его стихи, его славу, его честь
Да и как же я могу поносить все это, когда я тот самый
Пушкин и есть
На лестничном марше между пятым и шестым этажами стоит молодой человек, весьма своим внешним видом напоминающий Александра Сергеевича, и курит трубку.
Однако в этой весьма неожиданной и оригинальной визуальной интерпретации своих поэтических слов Дмитрий Александрович усматривает какую-то концептуальную ошибку, какое-то ключевое несовпадение. Разумеется, усматривает в щель, возникшую в результате открывания створок шкафа.
Сам себе задает вопрос: «Что тут является лишним? Пушкин на лестничной площадке? Шкаф как образ Кувуклии или ковчега со свитком Завета? 22-этажная бетонная общага или, наконец, трубка в руках «солнца русской поэзии»?»