Голубев ответил: «Он не меланхолик и не псих. Он патриот и смело смотрит в глаза врагу. Смело пойдет на любую пытку и казнь». «Но ради чего?» – вставил комиссар.
«У него свои убеждения, своя давно сложившаяся жизнь, – ответил Голубев. – Неплохо бы в случае войны, чтобы каждый наш боец в логове врага вел себя так же, как он». Комиссар хотел возразить, посмотрел на нас с Кошкиным, сказал: «Мы на эту тему, товарищ Голубев, еще поговорим». «Что нам с вами говорить? – ответил Голубев. – Нам надо работать с народом, особенно органам госбезопасности. В России много умных мужиков посадили ни за что, по доносам кляузников и склочников. Здесь открыто выступают против советской власти и вдобавок вооружены. Никому до этого дела нет. Вообще-то очень странно. Что же будет, если начнется война? Они действительно будут из-за углов нам в спину стрелять». «Поживем, увидим, – сказал комиссар. – Вы, товарищи младшие лейтенанты, свободны».
Поезд шел очень медленно. Я на ходу поезда пересел в вагон к своему взводу. Усталость чувствовалась в каждой клетке тела. От чрезмерного курения болела голова. В горле и легких ощущалось неприятное жжение. Выпил кружку воды, не раздеваясь, лег на верхние нары, ближе к люку, на сквозняк. День клонился к вечеру. Стояла июньская жара. Воздух в вагоне был до предела насыщен водяными парами и запахами человеческих тел. Уснул мгновенно. Разбудил меня дневальный по вагону: «Товарищ младший лейтенант, вас срочно вызывает командир батальона. Мы уже в Литве, на станции Радвилишкис».
Расправил руками смятые складки брюк и гимнастерки. Встряхнул пыль и паровую копоть. Не спеша вылез из вагона, про себя ругая комбата. Думал, если самому не спится, дал бы мне поспать.
Ночь, на небе тускло, по-летнему сверкали звезды. Край у самого горизонта северо-восточной части неба был озарен белой полосой. Короткая июньская ночь начинала сменяться днем.
Наш состав стоял в тупике, на самых крайних путях. В ночной тишине раздавались гудки маневровых паровозов и свистки составителей вагонов. В офицерском вагоне было тихо и темно. Только из одного купе, завешанного от прохода одеялом, просачивался тусклый свет свечи.
Командир батальона сидел, окутавшись дымом из трубки. Я хотел отрапортовать, он предупредил. Сказал: «Без официальностей, тише – садись. В вагоне все спят». Я подумал: «Только тебе не спится, и другим не даешь».