Я подступил к Пузырянский поближе,
ухватил пуговицу на пиджаке и стал её выкручивать. Есть у меня
такая дурацкая привычка, никак не избавлюсь. Парни мои знали: ежели
командир за пуговицу взялся, всё, бункер не поможет, тушите свет,
выносите вперёд ногами.
— Рухнут железки одним разом, и всё,
пиши пропало. И ведь посадят тебя, Стёпа.
— Да за что же? — вскинулся
Пузырь.
— За халатность и доведение до
смертоубийства, — с самым серьёзным видом заверил я малость
струхнувшего мэра.
— К-какое убийство? — проблеял
Пузырянский.
— Ты пойми, Стёпа, — задушевно
продолжил я. — Тут пацанва носится. По мосткам-то. А они ржавые,
смекаешь?
— И что?
— И то! — разозлился я. — Дурья твоя
башка! Ладно, если ржавина твоя сама по себе рухнет, от старости. А
если в этот момент пацанва побежит? И железки под ними обрушатся?
Да в реку? А речка у нас быстрая, глубокая. Ты видал, что они тут
вытворяют? — я выжидательно прищурился, всё ещё надеясь на
понимание ситуации.
— Ч-что? — Степан попытался
осторожно отцепить мои пальцы от своей пуговицы.
Отцепил, вместе с фурнитурой и
куском ткани. Я аккуратно засунул застёжку Степану в нагрудный
карман, поправил платок и продолжил.
— Они тут, Стёпа, на своих самокатах
на спор наперегонки гоняют. На перилах вниз головой висят,
качаются. Ржавое тут всё, Степан Сергеевич. Ржавое. Не доводи до
греха, снеси ты железяку эту. Сам же потом себе не простишь.
Стёпка супился и молчал, старательно
отводя от меня глаза. Но взгляд его то и дело натыкался на
пресловутые мостки, из-за которых у нас с мэром шла
словесно-бумажная война вот уже второй год.
Аккурат два года назад я вышел на
пенсию, осёл в родном провинциальном городишке, подальше от бывших
коллег и сумасшествия большого города. Собственно, где жить, долго
не размышлял. Где родился, там и пригодился. Родился я здесь, а
вырос в местном детском доме.
За время своих коротких возвращений
на малую Родину продал квартиру, которую получил как детдомовец,
добавил накопленного добра, и прикупил домишко с видом на речку. И
на вот эти клятые железные мостки. Ржавые, чтоб им пусто было. И
зажил тихо-мирно, как порядочный российский пенсионер с несильно
большой пенсией, на которую и восстанавливал дом, заброшенный сад,
ну и территорию рядом с домом.
В душу мне никто не лез, кем я
работал все эти годы, не выяснял. Любопытным соседкам я скормил
хорошо продуманную легенду. Так и зажили душа в душу, ругаясь на
реформы, маленькую пенсию, очереди в поликлинику. Понемногу воевали
с мэром и произволом властей, не без этого, конечно. Всё, как и
положено.