Как бы вольно дышалось Темнику, знай он все это! А он мучился мыслями. Шагал, однако же, бодро за длинной партизанской цепочкой.
Вот наконец твердая земля и прекрасной густоты подлесок. Хоть дивизию прячь. А партизаны еще осторожней стали, посылая дозоры не только вперед и в бока, но и тыл не оставляли без пригляда. И только когда спустились в непролазно-хмурый овраг и, выставив охранение, расположились на отдых, напряжение спало. Тут уж никакой неожиданной засады фашист не устроит.
Блаженность, однако, постепенно уступала утомительности – от ничегонеделания, от ожидания ночи. А мысли всякие в голове, когда руки не заняты. Иные партизаны даже сетовать начали: для чего, дескать, так задолго из базы вывели? Обложит ненароком фашист, как медведя в берлоге, – куда деваться? Тут много не навоюешь. Вспоминать стали не ко времени ту зимнюю операцию, о погибших заговорили, как о живых. Темник же доволен: пусть тревожатся, пусть души наизнанку выворачивают, а пройдет операция хорошо – авторитета ему еще добавится.
Ночь подошла. Не летняя еще – особенно не разоспишься. Костерок бы, только не велено даже курить. Дым есть дым. Его в кулаке не укроешь. И с каким удовольствием пошагали партизаны к месту засады, когда поступила на то команда! Потом каждый так себя упрятывал в кустах, чтобы сорока и та не затараторила бы, появись она поблизости.
Почти для всех партизан лежанием в кустах так и закончилась операция. Едва заря уступила место солнечной ясности, как запылила колонна заключенных и вскоре уже разошлась по делянке. Вот уже застучали топоры, завжикали двуручные пилы, запонукал горластый эсэсовец, прохаживаясь по спинам и головам заготовителей стеком под одобрительные восклики других охранников. Потом четверка эсэсовцев, вскинув пулеметы на плечи, разошлась по своим углам, вовсе не думая, что это их последние шаги в жизни.
Дальше все произошло по плану Рашида Кокаскерова. Даже партизаны не видели и не слышали, как разведчики порешили пулеметчиков, и для всех совершенно неожиданно хлестнул одиночный выстрел, от которого ткнулся носом в грязный мох эсэсовец-понукатель. Распрямились узники, оторвавшись от работы, а потом попадали, прижимаясь к поваленным деревьям, чтобы укрыться от пулеметных очередей, что глядят зловеще стволами по углам делянки. Но летят мгновения, вековечно долгие, а тихо вокруг. Только поодаль птахи свиристят.