– Дети, – сказало это чучело, – вы откуда?
– Мы здешние, – тихо сказала Натка. – А вот вас, уважаемый Вакх, мы никогда здесь не встречали.
– Боже мой, – пробормотало чучело, – они знают, кто такой Вакх… дети войны… верно, из семей интеллигенции… Что за времена пошли…
И уже, обращаясь к детям, продолжил:
– Я не Вакх, я – поэт. Вы знаете, что такое поэзия?
– Мы то? Знаем, – сказала Натка.
Иван произнес, все еще заикаясь:
– Лиру н-настрой, вин-ноцветного м-моря бог- гиня, солнца з-звенящего, к-кудри твои облаками, светло б-бегущими, словно стада, закр-рывая…
– Мальчик! – воскликнул поэт. – Чьи это стихи?
– М-мои… Это подражание Гомеру – сказал Иван.
– А еще у тебя стихи есть?
– Я в этот в-вечер был с тобой,
И все грядущего виденья,
Д-дарил т-тебе, а ты в сомненьи
Качала русой головой…
– Послушай, что скажу тебе, – сказал «сумасшедший». – Это – настоящая поэзия. Дай руку, я расскажу тебе твою судьбу.
Он схватил руку мальчика и долго вглядывался в ладонь.
– Так, – сказал он наконец. – Вот линия судьбы. Удивительно! Ты будешь настоящим писателем. Будешь крупным ученым. Ты подаришь человечеству великую мечту. Как тебя зовут?
– Ив-ван.
– А тебя? – поэт обратился к девочке.
– Натка.
– А ты, Натка, что нам представишь?
– Я? Я ничего не умею. Разве что танцевать. Когда я была совсем маленькая, меня водили на балетные курсы.
– Вот как? И чему же ты там научилась?
– Я станцую вам из «Щелкунчика»…
Натка встряхнула темными волосами.
– Эх, нет пачки и пуантов. Да и музыки нет… Ну ничего, можно и так.
Она выскользнула из своего сарафана, подняла руки и стала танцевать обнаженная в полной тишине. И это было невозможно прекрасно.
– Ты – само совершенство, девочка. Ты будешь знаменитой балериной, – с огромным уважением сказал незнакомец, когда она снова одела сарафан. – Но больше я не хочу ничего говорить тебе о твоей судьбе.
Иван еще никогда в жизни не видел обнаженных людей, тем более девушек. Он был просто потрясен. Он еще не знал, что если мужчина видит женщину обнаженной, то он уже никогда не сможет забыть ее. Он воспитывался в обществе ханжества и запретов. Но, как ни странно, когда Натка танцевала, восторг охватил его. И на всю жизнь он запомнил и полюбил не только юную девочку, служительницу культа искусства, но и вечный образ Женщины, как бы невидимо сквозившей в этом танце…