– Да не об этом речь, – проворчал Юханссон. – Тот источник информации, женщина, исповедовшаяся твоему отцу, она знала, кто убил Жасмин…
– Да…
– Как ее звали? Источник информации, я имею в виду.
– Не знаю, этого он так и не сказал. Папа же был связан тайной исповеди.
– Но черт побери! – выругался Юханссон.
«О чем мы тогда говорим?»
– Когда она рассказала все твоему отцу? – все-таки продолжил Юханссон. – Эта женщина.
– Как мне представляется, примерно через год после убийства Жасмин. Вряд ли ведь после лета восемьдесят девятого, поскольку тогда папа закончил служить и вышел на пенсию. И из его слов я поняла, что это была пожилая женщина из его прихода. А также что она рассказала все, исповедуясь моему отцу, будучи сама тяжело больной.
– Но тебе неизвестно ее имя? Ты понятия об этом не имеешь?
– Нет, ни малейшего.
– Откуда тогда ты знаешь, что женщина говорила правду? Она могла иметь проблемы с головой. Или просто хотела привлечь к себе внимание. В этом нет ничего необычного, да будет тебе известно.
– Мой папа, во всяком случае, поверил ей. А он был очень умным человеком. Опять же, ему приходилось слушать всякое, и его было нелегко обмануть.
– Твой отец сказал, что она сообщила ему, кто это сделал?
– Нет, этого он не говорил. Во всяком случае, мне.
– А своему мужу, или сыну, или какому-то родственнику, соседу, товарищу по работе. Кому-то, кого она знала. Никаких намеков ни о чем таком не было?
– Нет. Но я почти на сто процентов уверена, что она рассказала все моему отцу. Назвала имя.
– Откуда ей это было известно? Кто именно убил девочку?
– Не знаю. Мне известно только, что папа поверил ей, и это ужасно мучило его до самого конца.
– О’кей, о’кей, – сказал Юханссон. – Расскажи мне, как все происходило, когда отец поделился с тобой.
«Давай-ка с самого начала. Как все началось для тебя».
Бывший пастор прихода Бромма Оке Стенхольм умер от рака в возрасте восьмидесяти пяти лет в декабре прошлого года. Последние дни дочь находилась при нем неотлучно. Его жена, мать Ульрики, перешла в мир иной десятью годами ранее, а отношения отца с ее старшей сестрой складывались не лучшим образом. Последние годы они даже не разговаривали друг с другом. Поэтому Ульрика была для него единственным близким человеком. А также любимой дочерью.
Последние дни жизни он главным образом спал из-за сильных таблеток, призванных облегчить ему боль. За два дня до своей кончины, однако, он находился в полном сознании в течение нескольких часов и именно тогда поведал ей обо всем.