– Сынок.
Показалось.
Три. Четыре. Нет, голос был, словно живой, слышался совсем рядом.
– Сынок.
Пять, шесть. Голос становился все настойчивее.
– Сынок, – голос звучал словно спасение.
Семь… Я открыл глаза. Луг, лошади, ромашки – все пропало. И только белая пелена осталась висеть перед глазами.
– Сынок, – не давал мне покоя чей-то проникновенный голос.
Что-то белоснежное склоняется надо мной. Хочется рассмотреть, но пелена застилает глаза. Голова гудит, мозг не хочет воспринимать реальность. Но вот пелена понемногу отползает, и это туманное белоснежное облако начинает приобретать знакомые очертания. И вот я еще не совсем отчетливо, но довольно ясно вижу перед собой человеческое лицо. Оно улыбается мне. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но пересохшие губы не слушаются.
– Слава богу, очнулся, – лицо, покрытое густой сеткой морщин снова улыбается мне.
– Где я? – выдыхаю я из себя.
– Ничего, родной, все обошлось, – лицо на миг исчезло и появилось вновь. – На-ка, попей немножко.
Губы ощутили прикосновение чего-то холодного и влажного. Горло, пересилив боль, пропустило внутрь долгожданную влагу, которая тут же разлилась приятной истомой по всему телу.
– Ну вот, – лицо продолжало улыбаться. – Молодец, сынок. Ну а теперь поспи чуток.
Слова действуют словно дурман. Веки тяжелеют, и я вновь проваливаюсь во мглу. Но теперь уже теплую и нежную. Сон был коротким и без видений. Открыв глаза, я снова увидел перед собой тоже лицо.
– Ну что, сынок, поспал? – спрашивает меня ласковый голос.
В ответ я еле моргаю отяжелевшими от долго сна веками.
– Пить, – прошу я, и голос мой приобретает некоторую твердость.
И опять влажная прохлада разливается по моему телу.
– Где я?
– В больнице.
– Что со мной?
– Считай, новорожденный. С того света вернули. Слава богу, – лицо чуть заметно крестится.
– А вы?
– А я тут нянечкой работаю.
– …вать? – мой голос вновь перестает слушаться.
В голове снова застрекотали кузнечики.
– Ну, сынок, хватит тебе разговаривать. Рано еще. Потерпи. Наговоришься. А звать меня баба Груня.
– …уня, – еле выдавливаю я из себя.
– Отдохни, сынок, – я чувствую легкое прикосновение шершавых рук, поправляющих простынь.
И снова мрак. Но он уже не пугает. Мрак и пустота. Но и она таит в себе что-то неизвестное, новое, таинственное.
***
Мое выздоровление шло медленно. Каждый день сменялся провалами и двумя-тремя фразами с сиделкой, которая казалось, приросла к стоящему рядом с моей кроватью табурету и поднималась лишь для того, чтобы подать воды и поправить простыни и подушку.