Решительно кивнув, вытащила
перевязь, чтобы надеть, и из свертка тут же выпали два мешочка.
Мишель подобрала оба, они были разными. Тот, что поменьше, был
легче, а большой — тяжелее. Про тяжелый у неё появилась догадка,
поэтому сначала открыла более легкий. В нем оказалось сокровище:
две грубые катушки с суровыми, сероватыми и криво намотанными
нитками, а в одну была воткнута длинная игла с большим ушком.
Мишель усмехнулась грустно: в столице такими, наверное, только
мешки зашивают, а ей пригодится для нового наряда — кусок нижней
юбки на плечах все время съезжал набок, и его требовалось то и дело
поправлять, а это раздражало, и хорошим решением будет просто
перешить из имеющегося что-то поудобнее. И не важно, что ткань
тонкая, а нить грубая. Спасибо за всё!
Второй мешочек оправдал ожидания.
Там было огниво: кремень, кресало и трут. Мишель горько
усмехнулась: где он это взял? У кого? Явно же матросские вещи.
Когда успел засунуть в баул? Вздохнула и она привязала мешочек к
ножнам мачете и надела их себе на спину. И вдруг услышала шум.
Обернулась.
Две фигуры в знакомых лоскутных
сутанах тащили один из её тюков, тот, что лежал дальше всех и будто
отдельно. Фигурам было неудобно с грузом, путавшимся у них в ногах,
да и идти они пытались краем леса, будто скрывались. Или не будто.
А Мишель разозлилась. Значит, принять в свою общину не захотели, а
теперь обворовывают?!
— Стойте! — крикнула она так громко,
как только смогла.
Обида на их несправедливость, на
непонятное свое путешествие, ещё — за дока, который так много ей
помогал, сделали этот крик не просто громким, но ещё и каким-то
отчаянным, будто не человек кричит, а раненное животное, готовое
биться за свою жизнь. Воровки вздрогнули, одна бросила баул,
пригнулась и, не оборачиваясь, побежала вперед. Другая
остановилась, но поклажу не бросила. Повернулась к Мишель.
— Бросай и уходи! — на ходу крикнула
Мишель.
Она рассмотрела, что сбежала Мари, а
осталась та злобная монашка, которая спрашивала, есть ли у неё еда.
Сейчас она ссутулилась и сделала шаг в сторону, будто хотела собой
закрыть баул. Она все ещё не выпустила его. Ощерилась.
— Это моё! — твердо сказала Мишель,
став напротив.
— Это валялось на берегу. Ничьё. —
Злобно проговорила монашка, чуть отпинывая пяткой тюк назад и
отступая за ним следом.