Насколько я понимал, прежний Андрей Волконский был тем еще
избалованным эгоистом, который никогда не работал физически. Вот и
пальцы себе отрастил, как у пианиста. Теперь я очень жалел, что не
прочитал знаменитую книгу графа Толстого. Но, к счастью, краткое
содержание романа я все-таки помнил, да и кино смотрел. Хоть там и
про Болконского говорилось, а не про Волконского, но параллели
есть. Пусть и со смещением каким-то непонятным, но они
просматриваются буквально во всем! Из обрывков воспоминаний это
вполне очевидно. Вот, например, лучший друг Андрея тоже Пьер, как в
книге. Только не Безухов, а Безруков, но какая, в сущности,
разница? Внешне же похож этот полноватый увалень в очках с
маленькими круглыми стеклышками на тот книжный образ! Нелинейное
какое-то у меня попадание в искаженную книжную реальность…
Размышления мои снова прервались, поскольку телега остановилась
возле немаленьких ворот, проделанных в каменной стене и освещенных
светом факелов, вставленных в железные настенные подставки справа и
слева от створок. Пока мы ехали, вечер уже приблизился к тому
незаметному порогу, за которым плавно начинается ночь. И наш
возница кричал кому-то в темноту, чтобы ворота поскорее
открывали.
Наконец-то ворота открылись, и телега проехала во двор, где мои
носилки сразу сгрузили. Только не наполеоновские гренадеры на этот
раз понесли их, а какие-то другие люди, мужчины в гражданской
одежде. Причем, говорили они между собой не на французском и не на
русском, конечно. Местные жители, не иначе. Ведь Аустерлицкая битва
проходила, насколько я помнил, где-то в Чехии, в окрестностях
города Брно. Значит, на чешском местные говорят. Ничего, найдем с
ними общий язык. Западные славяне все-таки.
Но больше, чем братья-славяне, меня заинтересовали запахи еды.
Пахло жареным мясом, тушеными овощами, только что выпеченным хлебом
и еще чем-то вкусным. И есть мне захотелось ужасно. Ведь принимал
пищу в последний раз утром перед сражением. А наступление
французских войск на Праценские высоты началось в девятом часу.
Это я уже вспомнил не своей памятью, а памятью моего
предшественника в теле, погибшего в бою, с удовлетворением отметив,
что остатки его памяти, похоже, все-таки постепенно сливаются с
моей собственной. Причем, я обратил внимание, что здешние
воспоминания делались ярче, словно проявляясь все четче с каждым
часом, в то время, как мои собственные, наоборот, тускнели.