За поворотом, резким как вскользь брошенное злое слово, под галереей, где заключаются под лунами городские браки, выпросталась площадь.
Мы оказались на нервном и живом перекрёстке, и лица прохожих волнами окружили нас. Я видел, что они обращают на двоих в форме особое внимание.
Я – переделка – был ими опознан. Мои шнуровки и спокойная поступь вкупе с суровеньким личиком выдали меня с моими несложными волчьими потрохами.
Я знал, что они видят – волка, воина регулярной армии и самого шайтана. Но они чувствовали и кое-что ещё. Когда волк разгневан и вкусил смерти, Само Небытие выползает из недр его переделанного мозга. То, что не поддаётся переделке и не было распознано хирургом, резавшим мой мозг, легко узнавали обычные люди и почти-люди – мой гнев был иного рода. Они обращали на меня больше настороженного внимания, чем на торопливо шагавшего большими шагами на длинных ногах моего нового спутника. Тот благосклонно рассматривал красавиц, и, хоть он был попросту хорош собой, рассматривали красавицы меня, бедолажку.
Золотые треугольники заклинательного дома, конечно, в тему сочетались с голубым очень высоким, как всегда над домами такого рода, небушком. На страшной бесчеловечной высоте рассёк голубизну киль небольшой лодки – сейчас она пустовала. Лестница поднималась к треугольному входу.
Во дворике, с предупреждением не парковаться и не толпиться, расхаживал некто в болотных сапогах, не смотря на сверхъестественно липкую жару
На стене плотно наклеенная бумажка что-то злобно повествовала о пиве, питие коего приравнивалось к нехорошим вещам. Я остановился и, почти интимным жестом поглаживая вздёрнутый подбородок, сделал вид, что с величайшим интересом читаю листовку под взглядами ожидавших автобуса бюргеров. В сапогах стража стало жарче, чем он планировал, ручаюсь. Я содрал листовку хищным и хамским движением оккупанта и ощутил, как по жилам людей в толпе пробежал лёгкий освежающий разряд – тайный удовлетворённый смех. Приятно, что здесь все так ценят пиво.
Я отшвырнул бумажку, чувствуя, как я красив – подбородок, идейность и прочее – и увидел, как гад в сапогах весь передёрнулся. Так вот, кто автор текста и да здравствует литература.
Мой дружок с его вольным и прельстительным видом ополченца в мягком тряпье, славно сидящем, как выражаются дамы, на его симпатичных, сугубо мужских формах, гордо развернулся, показывая размах плеч. Весь его вид сообщал – да, вот этак-с, милые вы. Но симпатии площади были и так на нашей стороне.