Негромкий голос звучал с благородной приглушённостью и выдавал внутреннюю уверенность говорившего.
– Ну, что вы, ваше величество… прости – Джонатан.
Комната была спартанского типа, на маленьком диванчике двое собеседников, казалось, уже семьдесят тысяч лет размышляли над шахматной доской.
– Я потому вас спрашиваю, господин глава разведки, что вы всегда поддерживали во мне убеждение относительно недопустимости восстановления полицейского государства.
– Конечно… Джонатан.
Остролицый собеседник мрачновато улыбнулся.
– Значит, вы уверены, что некоторые из нас способны изменить идеалам гуманизма?
– Боюсь, что так…
– Значит, тысячи лет, что наш народ скрывался от преследования, послужили не для того, чтобы выковать безупречный народный характер. – Подхватил сидевший справа от доски, и, наклонившись над белым королём, потрогал кончиком указательного пальца губы.
Остролицый глава разведки бросил на него быстрый взгляд – позиция короля обнадёживала, если столь светлое слово подходило для обстоятельств скорее безутешных.
Тот, кто не терпел слов «ваше величество», похоже, тоже об этом задумался. Красивое лицо его, с высоким лбом и дерзко выставленным и вдобавок раздвоенным подбородком, несло на себе вечную тень раздумий – а о чём может раздумывать Джонатан, как не о судьбах своего Отечества?
Если так можно выразиться – а главе разведке можно всё и даже чуть больше – король (тот, что не на доске) предпочитал находиться по отношению к этому миру в профиль. Суть его души – а остролицый хорошо помнил, что это за душа и на сколь многое она способна – заключалась в линиях, а не в красках.
Смуглый король всегда бывал бледен по утрам, когда чаще всего заканчивал свою добровольную вахту над какой-нибудь толстой книгой из наследия джуни, и даже шлем его изничтоженных тревожной рукой личного цирюльника кудрей (добряк позволял себе ворчать, занося ножницы, как он выражался, над природным венцом его величества) тускнел с каждым рывком Звезды, огибающей в Ладье Бесконечного Океана планету, носившую на памяти джентри столько имён, что первоначальное вот-вот и стёрлось бы из этой почти всеобъемлющей памяти.
Да, он был бледен. И сейчас, когда трижды и седмижды извинившись перед верным главой разведки за поднятую вчера тревогу, старался завершить партию, навязанную ему остролицым.