Тектонические сдвиги сказывались и на нас, прежде всего изматывающим чувством неопределённости. Мы ждали звонка или вызова в кабинет, боялись увольнения. Мы боялись изменений, потому что не видели вдохновляющей цели. Нам предложили несколько целей на выбор, но все они казались миражами.
Когда-то мы были чопорны, писали длинные статьи, следили за грамотностью и тщательно проверяли факты. У нас была довольно качественная и образованная аудитория наподобие самого главреда.
Но мы не приносили прибыли. Мы были убыточны. Это страшный грех. Это непростительная ошибка. Теперь мы учились быть быстрыми, злободневными и «раскованными» (так называл это Алик), и те, кто не мог приспособиться мгновенно, подыскивали альтернативные варианты трудоустройства, к сожалению, крайне дефицитные. Оказаться ненужным можно было по объективным причинам или потому, что во время очередного судьбоносного заседания Алик второпях поставит минус напротив твоей фамилии или раздраконит последнюю статью, которой ты сам недоволен.
Меня рвало на части. Я размышлял, нужен ли я этой компании, этому обществу и этому миру вообще. То я впадал в нездоровую эйфорию, то погружался в безразличие. Я знал, что часы тикают, и подспудно хотел, чтобы мои тикали быстрее. Не важно, что ждёт за их последним ударом – там есть определённость. Или хотя бы отсутствие глупых надежд.
В это время меня и нашёл Братерский. Наш эксперимент лишь добавил забот, и дело не только в том, что однажды меня вызвал Гриша и спросил, что значит слово «блабериды». Он спросил это с брезгливостью борца за чистоту русского языка, который считает любой жаргон заигрыванием с толпой и стремлением низвести себя до их уровня. Вероятно, мои аргументы о живости и переменчивости языка не нашли бы понимания у прежнего Гриши, но под тяжёлой пятой Алика он не стал пускаться в длинные рассуждения. Блабериды остались.
Но не это главное. Главное, я стал видеть их повсюду. Тошнотворность моего состояния словно обрела центр кипения, и то, что раньше проходило через меня волнами, вдруг окончательно прояснилось. Блабериды. Они везде.
Алик Ветлугин блаберид, это очевидно. А Гриша Мостовой – разве он не блаберид? Эта мысль искушала меня, волновала и мучила. Говорила ли во мне зависть? Гриша отличался от нас педантичностью и образованностью, он был интеллектуалом, продолжателем дела своих предков. Но…