– Ясно, ясно, Иван Дмитриевич, да я вам верю. Я же вижу ситуацию. Вчера всё по-другому представлялось.
– А если губернатору писать будешь, – сказал Кожевников, захлопывая папку, – то не крышу новую проси, крышу мы сами сделаем. Проси, чтобы в центр её забрали на реабилитацию. У нас тут фельдшер уколы ей какие-то сандалит, да что толку-то. Надо как: под замок её и под капельницу. Её в город надо. Здесь негде. В Нечаево тоже ни черта нет, тараканы по стенам одни. В город её надо. А это уже не моя, знаешь, епархия.
Цены в столовой администрации напомнили рассказы отца о временах его студенчества, когда за несколько монет можно было взять первое, второе и компот. Но я отдал мелочь Коростелёвой, а когда вытащил крупную купюру, Кожевников замахал руками, будто испугался её, и велел кассирше записать обед на его счёт.
Он устал. Он работал по инерции времён, когда Филино обслуживало часть РВСН и считалось режимным посёлком. Должность не доставляла Кожевникову удовольствия. Когда-то он был агрономом, а теперь тянул в неопределённое будущее Филино.
Он проводил меня до машины. Я вспомнил про объект рядом с посёлком.
– Иван Дмитриевич, а что у вас тут за сооружение по дороге к Ключам? Склады там или что-то вроде?
Кожевников помолчал и спросил:
– Тебе куда, в город?
– Да, домой.
– Тогда не надо через Ключи. Вот сейчас по улице поедешь и налево к переезду. Там указатель на Карасёво, увидишь.
– Да я знаю, я так и приехал. Я про объект, который у вас тут километрах в пяти в сторону Ключей…
– Я тебе объясняю: не надо через Ключи. Через Карасёво езжай, – рассвирепел вдруг Кожевников. – Указатель будет на Карасёво, вот по нему и поедешь.
Мы попрощались. Он торопливо сжал мою руку, думая уже о чём-то другом. Тусклый «Опель» с открытыми окнами ждал хозяина под липами, собирая на треснутую эмаль кузова пятна теней.
* * *
Я возвращался по главной улице Филино к выезду, когда две девочки привлекли моё внимание.
Они стояли у дороги на пыльной траве, держась за руки, и выглядели одинаково, как вырезанные из сложенного листа фигурки, вроде тех снежинок, что делают на рождество. Их лица были настолько белые, что даже белизна их платьев казалось живей их матовой кожи. Это была глубокая, многослойная белизна, словно обеих сестричек отлили из парафина. Я остановился.