— Да так, Ваше Сиятельство. Всё производство в городе под землю
убрано. И даже продовольствие некоторое под землёй выращивают. Те,
кто сословием не вышел, и денег мало-мальски не имеют, в темноте
всю жизнь и мыкаются. На улицы разве что ночью показаться могут, да
и то, по большой надобности. Ходят слухи, что даже ветка
железнодорожная под Москву подведена, для Его Императорского
Величества. Хотя ближайший вокзал в двадцати километрах.
Я задумался. Вон оно как, выходит. Шестерёнки, обеспечивающие
вращение сложного механизма, с глаз попрятаны. Получается, у меня
под ногами целый город. И, судя по словам Григория, там, скорее,
трущобы, чем упорядоченные кварталы. А в трущобах лихим людям
спрятаться всяко проще, чем на парадных белокаменных улицах.
Осталось только выяснить, как туда попасть.
— А питаются они чем, Гриш?
— Так я говорил же раньше. Пайки им дают. Да с тех пайков не
подохнуть только и можно. Крестьяне хоть с земли имеют. Ежели
хозяин щедрый да ласковый, то и жизнь у них вдосталь. А ежели не
повезло… Бегут, в города едут, за лучшей жизнью. А тут не жизнь.
Так. Существование.
— А ты откуда всё это знаешь, Гриш?
Григорий замолчал, насупившись. Я выждал с минуту, а потом
нажал, вкладывая в тон приказ:
— Говори.
— Из подземных я, Матвей Палыч, — тихо признался Григорий,
отвернувшись к окну. — И там мне мыкаться бы всю жизнь, да только
дар магический проснулся. Забрали меня в Академию, учиться. В
Российской Империи всем одарённым место дают. Я три года проучился,
но совладать с магией так и не смог. Видать, не те учителя
были.
Григорий метнул в меня быстрый взгляд вполоборота, и я прочёл в
нём благодарность. И кивнул.
— Дар заблокировали. Так бы мне и вернуться обратно. Но ум мой
заприметили, на службу взяли.
— У тебя, наверное, семья под землёй осталась?
— Нет никого, — глухо ответил Гришка, вновь отворачиваясь. —
Отец на работе помер. В теплицах. Здоровье не выдержало. Мамка
после него пыталась одна тянуть. Меня уже в Академию взяли, только
сестрёнка у нее и оставалась. Но надорвалась мамка. Слегла. Я
отпуск испросил, торопился, как мог. Думал, ежели матери помочь не
успею, так хоть сестрёнку заберу. Пристрою хоть поломойкой куда, в
ноги паду, молить буду. Боялся, по рукам пойдёт девка с голодухи.
Но опоздал. Мамка умерла, соседи кинулись нажитое делить. И
прирезал кто-то сестру мою сгоряча.