Любая, хоть сколь-нибудь, талантливая картина, если это не nature morte, не является вырванным из контекста «стоп-кадром», а напротив историей – целой жизнью и, такой же целой, смертью. Скажем, справедливости ради, что даже мёртвой природе, порой, есть что сказать человеку. Остросюжетные, драматические, трагические, иронические сюжеты доступны не только на экранах кино, но и в отражениях художественных полотен, проекции которых, магическим, в отличие от «киноплёнки», образом, отправляют зрителя в путешествие во времени и пространстве, с багажом бесконечных образов, судеб, выводов. Нет ничего удивительного в том, что, отправляясь на «Тайную Вечерю», казалось бы, известный исторически, но при этом полемически активный сюжет, подарит тяжелую по сердцу и уму интригу. Как отреагирует Иисус на предательство, и какая реакция последует за разочарованием во всём роде людском… Не выстроится ли ещё выше стена, отделяющая сознание человеческих чувств от веры в святые истины, не скуёт ли окончательно цепь противоречий и сомнений зачатки понимания свободы…
Дико современному реалисту сталкиваться в сей сценической кульминации со смирением. Неужели именно это называется истинным катарсисом, сопереживанием высшей гармонии с воспитательным последствием!? Ведь это древнее греческое слово ассоциировалось у нас скорее со своеобразным оргазмом, пусть и эмоционально-творческого, а не полового, по образу и подобию, акта. Но нет – извращённые чувства с разумом, как бы не сопротивлялись, всё-таки могут прийти к сочувствию и сопереживанию, дабы не пропустить, в своей бездарности, эпилог вечного сюжета.
Миссия не индивидуализирует Иуду, не персонифицирует зло, не требует кровавой вендетты, не добивается статус-кво (возврата к исходному состоянию) своими способностями к чудесам, и, уж тем более, не причитает, поддавшись минутной слабости, так как это только ещё более растравляет и надрывает сердце. Такое горе ни утешения, ни причитания, ни причастия, ни чудес не желает, а напитывается чувством своей неутолимости. Это лишь мы – слабаки, причитаниями и жалобами, имеем страстную потребность раздражать душевные и физические раны, а заодно и своих близких. Наш же Великий Мученик предаётся небесному смирению, а заодно и воле Бога-отца, что по светскому