- Болит, это хорошо. Давай, отрок помоги раздеть князя, – голос
был женский и не старухи, а… молодухи? Нет, такой грудной голос
женский, не девичий.
Виноградова приподняли и стащили… кафтан? В чём тут народ ходит?
Слово "свитка" в голову пришло. Потом стащили через голову рубаху,
потревожив повязку на голове. И голова выдала слово "сорочица" или
даже "срачица".
- Кровит рана-то, плохо, а ну вон ту кринку подай, – и тут
какая-то сволочь сдёрнула с головы профессора повязку. Левую часть
головы прострелило болью. И там точно закровило, по виску побежал
ручеёк. И кровью с гноем запахло, – Ох ти, плохо, нагнивает. Нож
нужен. Тупой же, а ну наточи! – в голосе женщины появились
повелительные нотки, – и накали на огне другой нож, накали хорошо,
докрасна, прижечь рану надоть.
- А-а, – Виноградов опять застонал. Нож принесли, и у него прямо
в голове этим ножом без всякой анестезии тётка эта стала мозги
выскребать.
Продолжалось это долго, боль вкручивалась в голову и нарастала,
а когда ножом в голове у него ковыряться перестали, то принялись
или принялась эта ведьма срезать пласты мяса, не иначе для бекона,
с руки. И до этого профессор думал, что больно было. Как же. Запах
калёного железа он почувствовал и тут как приложат его, этот запах,
к руке повыше локтя, так, наконец, Андрей Юрьевич осознал, что
такое боль. Что-то в голове лопнуло, и он погрузился во тьму.
Сознание возвращалось рывками. Что-то бубнили под ухом. Смысла
не улавливалось. Может, и не было смысла. «Спаси» повторялось.
Дальше бормотание. Молитва, должно быть. За здравие? Потом голос
исчезал, и чернота одолевала, но тут подносили ему к губам
металлическую ёмкость, и прохладная вода в рот просачивались.
Андрей Юрьевич делал глоток, сознание возвращалось и бубнёшь
приближался, нарастая, а потом снова в черноту засасывало. Как в
омут.
Наконец, вроде бы перестало засасывать, и Виноградов стал
чувства обретать. Болела рука, болела щека левая и лоб, тоже слева.
Пить ещё хотелось. И муха жужжала. Бормотания над ухом не было, но
кто-то сопел. Сморило самого читальщика. Не всё ему профессора
Виноградова в сон вгонять. Ещё проснувшиеся чуйства говорили о том,
что повязка на голове изменила положение. Она теперь не оба глаза
прикрывала, а только один. Правый был свободен.
Хотелось его открыть. И страшно было. Лежишь себе с закрытыми, и
у тебя два варианта, либо ты слепой, либо зрячий. А вот откроешь и
вариант останется один. Минуты две понадобилось Андрею Юрьевичу,
чтобы решиться глаз открыть. Не трусость. Просто всё ещё держался
мыслями, что это он в больнице в Екатеринбурге лежит, а вся эта
муть с князьями всякими – бред или сон. Вот и цеплялся мозг за эту
возможность.