Хотелось есть, а еще сильней — принять душ, и моей пострадавшей
руке все эти упражнения были тяжки. Нет, все же доктор и цирюльник
добились своего, я чувствовала ранку, глубокую, но небольшую. И не
ощущала жара — неужели мне повезло?
К чертовой бабушке такое везение.
Я поискала, где бы найти подобие зеркала. Почему мне вступило
это в голову прямо сейчас, я себе объяснить не могла.
В шкатулке, стоящей на столике возле кровати, как раз там, где и
горшок, и подсвечник, до которого я вчера не добралась, я
обнаружила россыпи драгоценного барахла и тут же надела на пальцы
новые кольца. Если графиня опять сюда явится, пусть не смущается
тем, что я успела сплавить на сторону семейные реликвии. Если эти
перстни и в самом деле ими не были, усмехнулась я. Я ссыпала в
шкатулку жемчужную нить с крупными и идеально ровными бусинами и
задумалась. Может, посмотреть хотя бы в оконное стекло?
На окнах не было занавесей. И вообще в этой комнате должно было
быть ночами стыло, но не было, и я поняла почему. На том, что я
вчера приняла за мангал, давно догорели угли, но тепло еще шло — я
поднесла руку, озадаченно ухмыльнулась. Могло быть хуже, много
хуже. Я могла оказаться не графиней, а служанкой. Я могла голодать,
мерзнуть, выполнять непосильную работу, рожать каждый год по
ребенку, из которых выживали бы далеко не все… И почему-то я
поняла, отчего мать Йоланды не пылала к ней нежной привязанностью.
Полно, да я у нее единственная оставшаяся в живых достаточно
взрослая дочь, а сколько их вообще до и после меня рождалось?
А она завидного здоровья женщина, с некоторым ужасом подумала я,
потому что осознала, что плодовитость измеряется тут не в
количестве выжившего потомства, а в количестве родов, которые
благополучно пережила мать…
За окном была шумная узкая улица, и две кареты никак не могли
разъехаться; площадь, в которую эта улица упиралась, и сейчас по
ней без всякой системы бродили люди, что-то крича. Типичный
европейский город… я достаточно их повидала. Как будто я там… Все
еще там.
Видно мне мое лицо было плохо. Худенькая, очень худенькая, щеки
впалые — я открыла рот с некоторым страхом и улыбнулась, но зубы
хотя бы на вид меня порадовали, — глаза большие и темные, волосы
густые и тоже темные, брови — боль всех мастеров: наращивать
нечего, окрашивать тоже, сплошное разорение, а не клиент. Да что
говорить — Йоланда была красавицей! Она напомнила мне Эмилию Кларк
— такая же изящная, такое же выразительное, запоминающееся лицо. Я
всматривалась в отражение, не веря своим глазам. Федеральная судья
Анастасия Еремина была суровой ухоженной, но непримечательной
женщиной с тяжелым взглядом, но это была я, привычная, знакомая я…
Может быть, моя нежная внешность и властность у молодого еще
Дамиана вызвали диссонанс?