Голос Соболя смолк, запись
окончилась, и на меня навалилась гнетущая тишина. Я ощутил, что
очень скучаю по дому и родным. Увижу ли я их когда-нибудь? А ведь,
бывало, раньше я тяготился их излишним вниманием, сочувствием,
испытывал раздражение, когда они интересовались мной. Меня
напрягало, что их спокойствие непременно связано с желанием узнать,
все ли у меня в порядке. А вот теперь я их понимал. Желание
поговорить с Кирой или родителями было невыносимым. И из него
неожиданно пришло ощущение, что, возможно, Девятый не просто так
внушает жертвам чувство потери. Что, если он проецирует в наше
сознание свой личный опыт? Наши кошмары — отголоски его собственных
чувств? По шее сзади побежали мурашки. Я не задумывался раньше об
Объектах в таком ключе. Занимаясь поисками пропавших людей, я часто
думал, каково было их родственникам, но практически никогда не
задумывался, что испытывают сами пропавшие. Хотя бы потому, что в
большинстве случаев они оказывались мертвы. А вот подопытные,
запертые в Институте биотехнологий, были живы и так же хотели
вернуться к матерям, супругам, детям. Что, если Девятый так и не
смог смириться с тем, что потерял своих родных? Возможно, за годы,
что он провел в бетонном блоке, все, кого он знал и любил, умерли
и, оказавшись на свободе, он понял, что остался один.
Это могло сойти за рабочую версию. Я
сделал пометки в блокноте и открыл документ с хронологией изучения
Объектов, который около года назад составил Осокин.
Павел Соболь угодил в бетонный блок в
начале ноября две тысячи двенадцатого года, через два дня после
пожара, послужившего причиной закрытия и консервации Биотеха.
Сейчас я знал, что тот, кто занимался исследованием Объектов,
устроил поджог, чтобы спрятать концы и незаметно переехать на
подземный этаж института, не отмеченный на планах. Затем, в конце
ноября, во внутреннем дворе появились еще два блока, в которых были
спрятаны тела лабораторной крысы и кошки. Через три месяца, в
феврале две тысячи тринадцатого, туда же отправился Четвертый.
По-видимому, исследования партикул без участия Соболя зашли в
тупик, потому что в начале апреля количество бетонных блоков во
внутреннем дворе института увеличилось до девяти. А спустя пару
недель начали погибать ученые.
Я встал со стула и прошелся по
комнате, разминая мышцы. Тоска по близким, отступившая на время
работы, нахлынула с новой силой. Что, если попробовать еще раз
позвонить домой? Я достал телефон, нажал на иконку с фотографией
мамы. Через пару секунд послышались длинные гудки, и у меня сжалось
сердце. Я не сбрасывал звонок до тех пор, пока связь не отрубилась,
а затем повторил вызов. Получив такой же результат, позвонил Кире.
Нет ответа. Я решил не паниковать и попробовать снова немного
позже, убедил себя, что подобное может быть простым совпадением и
такое уже не раз случалось в прошлом. Но уже через минуту снова
прислушивался к гудкам. Я звонил поочередно матери и сестре в
течение нескольких часов, до тех пор, пока телефон полностью не
разрядился. Но никто так и не ответил.