— А сколь возьмешь? Чай не один в
доме- то? Сколько комнат?
— Прыткий ты какой? Сколько вопросов
сразу! — усмехнулся горец. — Живу теперь один. Жена давно умерла,
дочь еще маленькой была. С тех пор не женился. А комнат? Комнат
достаточно. Всем хватит. С ценой договоримся. Будет твой граф мне
по хозяйству помогать, вот и оплата.
— Нее, — протянул Прохор, пугаясь, и
меняясь в лице. — Иван Матвеевич не приучен на кого-то работать. Я
буду помогать.
Горец нахмурился, потом усмехнулся
криво:
— Не приучен. А тебя, старик, взять
нечего. Сил не хватит тебе. Раз граф твой работать не будет, значит
платить сможет за комнату.
— Платить — это другое дело, — сказал
Прохор. — Платить Иван Матвеевич в состоянии, ежели цена
подходящая.
— Не обижу.
— Ну ежели так, то можно поглядеть на
объект, так сказать, антиресу?
— Пошли, — махнул рукой горец и
добавил. — Ишака не забудь. Животное хоть и упрямое, но
трудолюбивое. Пригодится.
Дом Амира находился в самом начале
улицы, чуть в стороне от других домов. Это Прохору понравилось.
Меньше будет чужих взглядов. Две комнаты, которые выделил хозяин
под сдачу, были небольшими, но вполне уютными. Цена Прохора тоже
устроила и он, довольный, перетащив вещи, стал скрупулезно
расставлять и раскладывать их по комнатам. Каждой отводя свое,
присущее только этой вещи, место. Довольный своей работой он прилег
на тапчан и провалился в сон. Глубокий и долгий. Умаялся за день,
старик. Годы брали свое. Нашлось место и Ветру. Его определили под
навес, в углу двора.
До здания гарнизонного штаба было
примерно метров сто. Шли молча. Говорить не хотелось. Каждый думал
о своем. Суздалева не покидали мысли о казачке Гале и о предстоящей
службе. Думы прыгали в его голове, как сайгак по степи. Дилемма,
казалась для него не разрешимой. И в обоих случаях он не находил
должного решения. С присущими ему, по большей степени зависимые от
его дворянского воспитания, эмоциями он мысленно порывался назад, в
станицу, чтобы объясниться с запавшей ему в сердце казачкой. Но с
этой проблемой мало-мальски еще можно было как-то справиться.
Большей загадкой для него возникал вопрос о службе. Он — граф
Суздалев — потомственный дворянин, до недавнего времени офицер в
чине капитана и георгиевский кавалер, обласканный при дворе,
совершенно не представлял себя в качестве унтер-офицера. Самолюбие
давило на гордость, вытаскивая наружу из графской души негодование
и упреки. Претензии эти, хотя и мысленно, были направлены в адрес
кого угодно, но только не к себе. Даже односума они коснулись
вскользь. Суздалеву казалось, что если бы не характер казака, не
его присутствие, то его, как графа, могли помиловать. И уж точно бы
не разжаловали и все бы могло закончиться домашним арестом. «Ну,
оступился, подумаешь в заговор против императора влез! С кем не
бывает. Я же осознал? Признал вину. Раскаялся чистосердечно. Да,
был ослеплен любовью и мало, что понимал, что делаю. За, что в
унтера-то?!» Старался Иван Матвеевич гнать от себя эти мысли, но
они лезли в голову, как те полчища турок, на батарею, которой он
командовал в последнюю русско-турецкую кампанию.