– После того как получила эссенцию, – грустно сказала Лена.
– И ты теперь хочешь избавиться от эссенции, – предположила
Алина.
– Не думаю, что это поможет, – покачала головой Лена. – Похоже,
что этот образ будет всегда со мной. Но избавиться от эссенции я
действительно хочу.
– Так это просто сделать, – хмыкнула Алина. – Просто полетай
день-другой, вся эссенция на это и уйдёт.
– Нет, это не самый лучший вариант, – усмехнулась Лена. – Если у
тебя есть ненужная, но очень ценная вещь, ты же её не выбрасываешь,
а меняешь на что-нибудь полезное, верно? Вот и я хочу избавиться от
этой эссенции с пользой, а не просто так пустить её на ветер.
Я окинул грустным взглядом роскошно отделанный коридор – в
одиночестве вся эта роскошь меня совершенно не радовала. И ведь
это, по сути, всего лишь начало путешествия, а что же будет в
конце? Наверное, совсем озверею. «Всё-таки надо было лететь вместе,
– в очередной раз подумал я. – Открыли бы этот самый модный дом
чуть позже, ничего бы не случилось». Немного покрутил эту мысль в
голове и со вздохом двинулся к неприметной двери в конце
коридора.
За дверью открылся маленький тамбур, а за ним – узкая винтовая
лестница из какого-то упругого пластика. С виду этот пластик
выглядел почти как металл, и его легко можно было бы с металлом
перепутать, если бы лестница не находилась в постоянном движении –
изгибалась, снова выпрямлялась, скручивалась, как пружина, и тут же
раскручивалась обратно. Здесь сразу становилось понятно, что
спокойствие пассажирской гондолы совершенно искусственное, а на
самом деле воздушный океан сейчас изрядно штормит.
Я кое-как преодолел лестницу, цепляясь за ледяные перила,
которые постоянно норовили вырваться из рук, и, наконец, достиг
второго тамбура. В основной гондоле качка тоже была заметной, но по
крайней мере, здесь пол не пытался выскочить из-под ног и убежать
куда-то в сторону. Несколько коротких коридоров, ещё пара лесенок,
и я, наконец, оказался в главном коридоре, по которому и двинулся в
сторону рубки, изредка прижимаясь к стене, чтобы пропустить
матросов, пробегающих мимо с озабоченным видом. Судя по моему
опыту, если работник напускает на себя очень озабоченный вид, то
это обычно означает, что он сачкует, но возможно, у воздушников всё
иначе.
В рубке горел неяркий свет. Рулевой у штурвала напряжённо
вглядывался в несущуюся за стеклом снежную круговерть, а капитан
склонился над картой, расстеленной на большом столе, и что-то
усердно вычерчивал там циркулем.