Однако в строгом смысле слова журнал Стасюлевича не был прямым продолжением карамзинского: символическая преемственность в данном случае была важнее фактических длинных перерывов в истории издания. «Мы восстановили имя Карамзинского журнала в 1865 году, когда исполнилось столетие со дня рождения Карамзина, желая тем самым почтить его память», – писал Стасюлевич205. Первый выпуск журнала за 1902 г. Стасюлевич сопроводил факсимиле обложки за 1802 г., портретом Карамзина и юбилейным сообщением в разделе «Общественная хроника»206. Поэтому майский выпуск «Вестника Европы» в 1902 г. подчеркивал преемственность журнала от Карамзина – к Жуковскому и от Жуковского – к действующему редактору, прочие же издатели не удостаивались юбилейных реверансов. Путь от 1802 г. к 1902 г. в интерпретации редактора «Вестника Европы» приобретал не только литературный, но и исторический смысл. «Весь XIX-ый век пошел в России <…> на продолжение дела, начатого вторым его годом», – резюмировал он207. В контексте таких размышлений 1902 г. начинал выглядеть более масштабно, так как объединял в единую смысловую точку несколько ключевых дат: 100-летие существования в России современной литературы, новой социально-политической культуры (на создание которой недвусмысленно претендовал «Вестник Европы»), а также 50-летие со дня смерти поэта, образ которого символизировал оба этих достижения.
За два десятилетия, прошедших с 1883 по 1902 г., «поле литературы» в России претерпело значительную трансформацию. Если в начале 1880-х гг., в дни пушкинских торжеств, по мнению многих, состоялся первый получивший общественный резонанс акт самосознания русской литературы, то к 1900-м гг. уже сформировалось представление о последовательном отечественном историко-культурном процессе и его роли в национально-государственной мифологии. Этими обстоятельствами определился характер празднования 100-летия со дня рождения и 50-летия со дня смерти Жуковского. Тексты и мероприятия, приуроченные к юбилею 1883 г., стали своеобразной проверкой на право вхождения в пантеон русских классиков. Позднее одного лишь статуса поэта для этого было уже недостаточно. Пример Пушкина, осознанный в эти годы как эталон соотношения биографии и творчества, задал высокие требования к человеческому облику других литераторов. Отсюда то особенно пристальное внимание к писательской биографии, которое сначала проявилось в исследовательских подходах, а затем обрело самоценный характер в жизнетворческих стратегиях поэтов-модернистов. В юбилейных отзывах о Жуковском 1883 г. делался акцент на универсальном характере его личности и жизненного пути, отвечавших самым разным, подчас диаметрально противоположным концепциям идеального. Так, одни видели в нем рыцаря, другие – поэта, говорящего на равных с царем, третьи – уникального педагога, четвертые – освободителя собственных крестьян.