Я по-прежнему живу, замкнуто и одиноко, никого не хочу приближать к себе, да и некого. В каком-то гороскопе про себя я прочитала, что моей настоящей дружбы трудно добиться, что я очень требовательна к друзьям. И, пожалуй, это так, многие жаловались мне и обижались даже, что в отношениях со мной в какой-то момент, я «закрываю двери» и не пускаю дальше. Я легко схожусь с людьми, но если сказать образно, все они толпятся в моей прихожей, и почти никто не знает моего истинного «я», я никому (почти никому) не доверяю по-настоящему. Между тем, людей, если я и не люблю, то отношусь доброжелательно, и никогда специально не сделаю вреда. Так и живу с дистанцией. Но уж если впускаю, то это серьезно. Тоска моя не проходит, боль притупилась, скорее я затупила ее ежедневными хлопотами и стараюсь не думать, не позволяю себе думать, ощущение как будто катишься на дрезине, а по сторонам что-то мелькает, катишься и ждешь, когда эта дрезина уткнется, и ты остановишься.
С Михалычем мы живем сейчас мирно, все финансовые дыры, которые возникают, я пока затыкаю своей зарплатой, так будет, по-видимому, до февраля. Он стал мягче, уступчивей, старается, чтобы я не дергалась, в общем, образцовый отец семейства. Я иногда, чувствую себя даже не удобно в сравнении с ним. Я конечно, намного грешнее его. Он такой, какой есть, живет, так просто и честно, так как понимает, как ему кажется верно, хорошо отличая плохое от хорошего, и у него своя правда, и иногда мне кажется, что он сто раз прав…, а я со своим извращенным сознанием и грешной душой, постоянно мутю (не знаю, как сказать, делаю мутной) воду. Работать ему нелегко, можно даже сказать морально тяжеловато, но держится он прекрасно. Я со своей стороны стараюсь тоже его не дергать. Так что мы притерлись сейчас, а иначе нам не выжить, никого кроме друг друга, у нас здесь нет.
Мое противоречие постоянно раздирает меня. По стремлению духа мне бы надо отречься от земных благ, уйти в какую-то совсем другую жизнь, и я даже думала по возвращении все перекроить, изменить в заведенном моем образе жизни, но, избалованность каким-то, трудно выразить, утонченно – гурманным душевным комфортом, все время держала меня, однако я считала, что могу перешагнуть через него (против чего страстно возражает мама, так как говорит, что если у меня не будет щадящих условий существования, я могу психически заболеть, она вполне серьезно считает меня не вполне здоровой, и это, по-видимому, так, хоть ты и всегда, страстно отрицал это). Да вот опять это новое обстоятельство, которое возникло у меня, поставило меня на жесткую бренную почву. Не могу понять, как мне надо жить.