Вдруг одно письмо привлекло мое внимание, поскольку на нем не стоял адрес отправителя, а почерк на конверте был мне очень знаком. К тому же получателем не был мой обожаемый писатель. Им была я сама. Я застыла, словно парализованная, с письмом в руках, а голову омрачили самые противоречивые мысли.
– Что-нибудь не так?
Я бросила на него взгляд. Он внимательно смотрел на меня, и мне казалось, что он никогда не прекратит этого делать.
– Нет, я… Все хорошо… Только… – я потерялась в лабиринтной дилемме: сказать ему о письме или нет? Если бы я промолчала, была опасность, что позже ему скажет об этом Кайл. Именно он забирал почту и клал ее на письменный стол. А может, он не заметил, что на письме был другой получатель. Могла ли я рассчитывать на это и отложить письмо, чтобы прочитать позже? Нет, это недопустимо. МакЛэйн был слишком наблюдательным, чтобы ничего не заметить. Вес моей лжи лежал между нами.
Он протянул руку, прижав меня спиной к стене, поскольку заметил мою нерешительность и хотел увидеть все своими глазами.
С тяжелым вздохом я передала ему письмо.
Он лишь на секунду отвел глаза, чтобы прочитать имя на конверте, а потом снова воззрился на меня. Враждебность вернулась в его взгляд, густая, как туман, липкая, как кровь, черная, как недоверие.
– Кто тебе пишет, Мелисанда Бруно? Далекий жених? Родственник? Ах нет, какой глупец. Ты же сказала мне, что все твои родственники умерли. Итак? Друг, может?
Я перехватила мяч на лету, продолжая лгать:
– Это моя старая соседка по квартире, Джессика. Я знала, что она могла бы написать мне, и потому дала ей свой адрес, – произнесла я, удивленная тем, каким быстрым потоком устремились слова из моего рта, натуральные в своей фальшивости.
– Тогда прочти его. Иначе ты сгоришь от нетерпения. Не делай из этого проблемы, Мелисанда, – тон его был певучим, окрашенным пугающей жестокостью. В тот момент я отдавала себе отчет в том, что мое сердце все еще присутствует, несмотря на мои предыдущие убеждения. Оно было раздуто, на грани остановки, вытащенное из тела. Как и мой мозг.
– Нет… Нет никакой спешки… Лучше позже… Я хочу сказать… У Джессики нет никаких грандиозных новостей, – бормотала я, избегая его ледяного взгляда.
– Я настаиваю, Мелисанда.
Впервые в жизни я почувствовала сладость яда, его чарующий аромат, его обманчивое волшебство. Потому что его голос и его улыбка не раскрывали гнев. Только глаза выдавали его.