Я взяла конверт, который он протягивал мне, держа кончиками пальцев, словно он был заразным.
Он ждал. В его бездонных глазах светился садистский огонек.
Я положила конверт в карман.
– Это от моей сестры, – свободно сорвалась с моих губ правда, потому что не было способа избежать ее. Он молчал, а я смело продолжила: – Я знаю, что солгала относительно моих родственников, но… В действительности я одинока в целом мире. Я… – Голос мой сорвался. Но потом я добавила: – Я понимаю, что это было ошибкой, но мне не хотелось о них говорить.
– О них?
– Да. Мой отец еще жив. Но лишь потому, что его сердце до сих пор бьется, – мои глаза наполнились слезами. – Он почти что растение. Он алкоголик на последней стадии и он о нас даже не помнит. Я имею в виду себя и Монику.
– С Вашей стороны глупо лгать, синьорина Бруно. Вы не подумали о том, что Ваша сестра могла бы написать сюда? Или, может, Вы решили уйти в подполье, чтобы не заботиться о Вашем отце, предоставив эту честь кому-то другому? – его голос звучал поучительно и смертоносно, как выстрел из ружья.
Я проглотила слезы и с вызовом посмотрела на него. Я солгала, это бесспорно, но он меня обрисовал, как жалкое существо, недостойное того, чтобы жить, не заслуживающее уважения.
– Я не позволю Вам судить обо мне, синьор МакЛэйн. Вы ничего не знаете о моей жизни и о причинах, которые заставили меня солгать. Вы – мой работодатель, но не мой судья и менее всего – мой палач.
Убийственное спокойствие, с которым я говорила, удивили больше меня, чем его, и я поднесла руку к губам, будто это они произносили слова вместо меня, будучи соединенными с мозгом, наделенным автономией от моего сердца или моих снов.
Я резко вскочила, что даже стул упал назад. Подняв его дрожащими руками, я осознала, что разум мой пребывает в весьма плачевном состоянии.
Я уже дошла до двери, когда он заговорил с охлаждающей жесткостью:
– Возьмите выходной, синьорина Бруно. Вы кажетесь мне очень взволнованной. Увидимся завтра.
Я вошла в свою комнату в состоянии транса и бегом бросилась в ванную. Там я умыла лицо холодной водой и изучающе уставилась на свое отражение в зеркале. Это было уже слишком. Все то белое и черное, которое окружало меня, было еще более устрашающим, чем траурный шелк. Я чувствовала себя в опасности, балансируя на краю пропасти. Упасть меня не пугало. Это уже случалось много раз, и я поднималась. Моя кожа и мое сердце были усеяны миллионами невидимых и болезненных шрамов. Я боялась потерять разум, ясность ума, которая до этого момента поддерживала меня. В этом случае я предпочла бы разбиться.