По личному опыту знаю, что человек, выходя из тюремной камеры, бывает, как правило, не в самом лучшем виде. В Оксфорде моей постоянной обязанностью было выкупать из кутузки приятеля, который в ночь после гребных гонок неизменно попадал за решетку, и он всегда выглядел как лягушка, по которой несколько раз прошлись бороной. Сирил вышел ко мне в плачевном состоянии: под глазом огромный синяк, воротник оторван – словом, картина такая, которую не станешь описывать в письме на родину, тем более если пишешь тете Агате. Сирил оказался тощим, долговязым юношей с копной светлых волос и слегка выпученными бледно-голубыми глазами, делавшими его похожим на диковинную глубоководную рыбу.
– Мне передали, что вы хотели меня видеть, – сказал я.
– А, так вы – Берти Вустер?
– Совершенно верно. А это мой приятель, Джордж Каффин. Пишет пьесы.
Мы обменялись рукопожатиями, а полицейский, достав комок жевательной резинки, припрятанной на черный день под сиденьем стула, отошел в угол комнаты и меланхолично уставился в пустоту.
– Что за дурацкая страна! – сказал Сирил.
– Ну, знаете ли, не знаю… вы просто не знаете! – сказал я.
– Мы стараемся, – сказал Джордж.
– Старина Джордж – американец, – пояснил я. – Пишет пьесы, и все такое – ну, вы понимаете.
– Конечно, не я эту страну выдумал, – сказал Джордж. – Это все Колумб. Но готов выслушать любые разумные предложения по ее усовершенствованию и довести до сведения соответствующих официальных лиц.
– Хорошо, скажите, отчего полицейские в Нью-Йорке не одеваются как положено?
Джордж осмотрел издали жующего полицейского.
– По-моему, все на месте.
– Я имел в виду, почему они не носят каску, как в Лондоне? Они же у вас одеты как почтальоны. Так нечестно. Сбивает с толку. Я мирно стою посреди мостовой, гляжу по сторонам, а тут подходит парень, по виду почтальон, и тычет меня в бок дубинкой. С какой стати я должен терпеть такое от почтальона? Стоило тащиться за три тысячи миль, чтобы почтальоны тыкали в тебя дубинкой!
– Протест принят, – сказал Джордж. – И что же вы сделали?
– Разумеется, пихнул его как следует! У меня ужасно вспыльчивый нрав. Все Бассингтон-Бассингтоны отличаются вспыльчивым нравом. В ответ он подбил мне глаз, приволок сюда и запер за решетку.
– Сейчас я все улажу, сынок, – сказал я, извлек из кармана бумажник и отправился на переговоры, оставив Сирила беседовать с Джорджем. Не стану отрицать, я был не на шутку встревожен, меня томили самые мрачные предчувствия. Пока этот фрукт околачивается в Нью-Йорке, я отвечаю за него головой, а у меня сложилось впечатление, что ни один разумный человек не согласился бы нести за него ответственность дольше пяти минут.