Оставшись один в комнате, где несколько лет назад произошли важнейшие события в моей жизни, я невольно помрачнел. На душе стало как-то тоскливо и сумрачно. Меня не терзали мысли типа: «Вот я сижу в ее комнате живой и здоровый, а она уже никогда не войдет сюда и не раздернет шторы навстречу первым солнечным лучам». Нет. За время службы в милиции я почерствел душой, перестал воспринимать чужую боль как свою собственную. (Это явление в психологии называется «профессиональная деформация», или защитная реакция психики оперативного работника на чужое горе). Меня больше занимало, за что ее убили. Да, да – именно так: не кто убил, а за что.
– Выбирай. – Маргарита принесла семейный фотоальбом.
Я открыл его. На первой же фотографии были я и Лена Лебедева на крыльце нашей школы.
– Ой, это же ты! – приглядевшись, сказала Маргарита. – Обалдеть! У тебя здесь волосы до плеч, как у девчонки.
– Мода была такая, – неохотно буркнул я.
– Помню, помню такую моду. Патлы до плеч, клеши, гитары – славное было времечко!
– Послушай, Рита, – сказал я, перевернув несколько листов, – а что альбом такой растрепанный?
– У нас же обыск был сегодня.
– Обыск был? – «удивленно» переспросил я. – Уж не Николаенко ли приезжал?
– Я не помню, как его фамилия. – Маргарита сморщила носик, посмотрела на потолок. – Тяжелый такой мужчина, с квадратным подбородком, взгляд проницательный, злой.
– Что искали, не сказал?
– Ничего он не говорил. Да мы и не спрашивали, не до того было.
Из альбома я забрал всего одну фотографию, сделанную в фотоателье в прошлом году.
– Когда похороны? – спросил я, прощаясь. – В среду? Я обязательно приду. Если смогу.
Вернувшись в областное УВД, я узнал, что во время обыска в квартире у Лебедевых были изъяты только фотографии и личные записи покойной. Никаких улик, которые бы смогли прояснить мотивы ее убийства, обнаружено не было.
Уже ночью, опустошенный морально и физически, я в кабинете Стадниченко составил в рядок стулья, сунул вместо подушки под голову чью-то поношенную шинель и уснул.