Утром получилось вздохнуть с
облегчением. Давление крови пациентки начало падать и приходить к
привычным для меня значениям, вместе с ним стала снижаться
температура.
Что-то мне подсказывает, что в этом
не только лишь одна моя заслуга. Даже, если я сделал всё правильно.
Ещё можно объяснить снижение артериального давления со ста
восьмидесяти на сто десять до ста пятидесяти на сто. Там, кровь
разжижилась, сосуды расширились, спазмы стенок сняли, ещё чего… Но
не уверен, что даже антипирины способны буквально за шесть часов
уронить температуру тела лихорадочного больного с сорока двух до
тридцати девяти градусов.
Быть может, эта Ева права, и дело не
только в биологическом патогенезе заболевания. Если местные
балуются проклятиями и какими-то чернокнижиями, значит, и их
воздействия исключать нельзя, а о нём капеллан заявила прямым
текстом непрошибаемым авторитетным тоном знатока. И, ежели так
рассудить, то мы с ней сработали на два фронта. Я – по медицинской
части, воздействуя на тело медикаментозно, она – по магической,
оперируя Силой и её потоками.
Лучик света забрезжил на горизонте,
когда задрожали веки больной. Женщина, которая, со слов Рады, уже
давно не возвращается из забытья и несколько дней не приходила в
себя, с видимым трудом, но сама открыла глаза.
Не мог не отметить, что глазные
яблоки стали блестеть чуть отчётливее. В организм за несколько
часов поступило больше жидкости, чем тело потеряло за несколько
дней. Все системы начинали перезапускаться по новой. Обезвоженные
органы жадно впитывали влагу.
Ни о каких мгновенных исцелениях не
могло быть и речи. Сил женщины хватило лишь на то, чтобы открыть
глаза, да немо шевельнуть пересушенными губами.
Выхватил из своей аптечки стерильные
марлевые сложения, вскрыл упаковку и извлёк подушечки.
Наблюдавшая за моими действиями Ева
поняла всё без слов и молча протянула мне флягу, снятую с пояса: её
не было видно всё это время под плащом капеллана.
Содержимое фляги обильно смочило
марлю. Тара вернулась в руки хозяйки, а я, склонившись над больной,
осторожно увлажнил ей губы, после чего слегка отжал материал,
пролив немного жидкости в рот.
После сильной и длительной голодовки
насильно вваливать в потерпевшего еду и воду – крайне плохая идея.
Настолько, что в отдельных случаях такие истории заканчивались
летально. Я не медик, не фельдшер. Не могу знать, сколько можно
пить и есть после обезвоживания какой протяжённости. Но, раз кризис
миновал, и организм получил свою жидкость через капельницу, давать
воду решил постепенно, чтоб наверняка. В памяти ещё со времён
КМБ-«учебки» засели наставления, что переизбыток воды в таких
случаях чреват отёком мозга и смертью. Лучше я недодам напиться,
чем опою насмерть. Так решил.