, постулирующей научную трансдисциплинарность выдвигаемых ею принципов и основоположений: «в погружении всё глубже и глубже в конкретную основу реальности он (Гуссерль.
-Д. М) оставил поиски первых принципов, и, в этом отношении, феноменология остаётся завершённой наполовину» [141, с. 147].
В современной теории познания существуют многочисленные интерпретации понятия интенциональности, разнящиеся в зависимости от принадлежности к той или иной философской стратегии: аналитической, логико-математической, философии сознания и языка. Понимание целостной природы интенциональности различается также у представителей классической феноменологии. В. И. Молчанов отмечает, что Хайдеггер последовательно отвергает интенциональность как только психическую (Брентано), идеальную (Гуссерль) и духовную (Шелер) структуру:
Нужно поставить вопрос о бытии самой интенциональности, т. е. о бытии сущего, структурой которого она является. Это можно сделать только в отношении человеческого бытия, но не в отношении абстрагированных от “в-мире-бытия” разума, души, личности [92, с. 28].
Характер методологии феноменологической философии определяется кругом вопросов, изначально присутствующих в замысле “философии как строгой науки” и внутренним убеждением основателей трансцендентальной феноменологии (Гуссерль) и феноменологической онтологии (Шелер, Хайдеггер) в предельной интеллектуальной и духовной значимости сделанных ими открытий. В этой связи укажем на существо вопросов в отношении статуса философского знания применительно к проблемам познания, ценностного бытия человеческой личности и сущего в целом. Подводя своеобразный итог и вместе с тем задавая горизонт развития феноменологии и используемых ею методов, Тыменецка без колебаний “оставляет в силе” изначальное стремление рассматривать феноменологию как philosophia prima.
Резюмируя проводимый Тыменецка обширный тематический обзор, отметим приоритетное положение о приведении к ясности первичных принципов, в соответствии с которыми процессы познания, рефлексия, целеполагание, коммуникативные и лингвистические практики приводились бы от ситуаций замкнутой самодостаточности к целостному и творческому пониманию единства существующей реальности:
Можем ли мы достигнуть адекватного понимания реальности без обращения к её последним основаниям (ultimate reasons)?… Можно ли адекватно разрешать человеческие взаимоотношения/дела без предварительного предположения о лежащем в их основании строе и направляющем векторе?… Должны ли мы отбросить принципы на основании их кажущейся отдалённости от конкретной жизни и праксиса, т. е. на основании их на вид “спекулятивного” происхождения, оторванного от реальности существования? [141, с. 147].