– Хорошо, Марк, что ты здесь, – медленно проговорил Фуск, взглядом прося Винию пригласить центуриона.
– Будь моим гостем, – радушно улыбнулась Виния, с любопытством оглядев преторианца, на которого до той поры не обращала внимания. «Типичный римлянин – сухощавый, темноволосый, кареглазый. В каждой черточке лица – решимость пополам с упрямством».
Центурион заметно смутился, не зная, как ответить на неожиданное приглашение. Решив принять, как приказ, коротко кивнул.
– Гермес! – крикнула Виния в глубину коридора. – Позови Панторпу.
Спустя несколько мгновений в атрии появилась девушка лет шестнадцати в простой черной тунике, с широким серебряным браслетом на левом запястье, рослая и, судя по виду, очень решительная. Черные, широко поставленные глаза взирали на мир с нескрываемым любопытством.
– Панторпа, позаботься о госте, – Виния кивнула на центуриона. – Развлеки его. Можешь что-нибудь прочесть…
В черных глазах девушки отразилось удовольствие. Поклонившись, она предложила центуриону следовать за ней и направилась вперед, указывая дорогу. Марк охотно повиновался, предпочитая хоть на время исчезнуть с глаз префекта.
Фуск повернулся к Винии.
– Прости, навязал тебе гостя, – сказал он.
Виния фыркнула.
– Соль на раны Гермеса. Верно, улиток покупал по счету – на каждого.
– Прекрасная, я не люблю улиток.
– Ценю твое самопожертвование. Однако обед готовился именно для тебя, так что попробуй хоть чего-нибудь не съесть, – заключила Виния угрожающе.
Фуск засмеялся.
– Эта Панторпа – рабыня или вольноотпущенница? Держится очень уверенно.
– Рабыня, – Виния забеспокоилась. – Тебя не оскорбит ее присутствие за столом?
– Ну, если уж императору Нерону не претило соседство Акты… – отозвался Фуск.
Виния благодарно улыбнулась.
– Я бы давно освободила Панторпу, однако хочу, чтобы она стала не просто вольноотпущенницей, а получила римское гражданство. Но ты же знаешь, как это трудно.
– Сколько ей лет?
– Шестнадцать. Панторпа родилась в тот год, когда убили моего отца. Она очень похожа на свою маму – по счастью, только внешне; ее дурного нрава не унаследовала. Энону никто не назвал бы женщиной чистой и доброй. Впрочем, за прошедшие годы она могла измениться к лучшему… Я отпустила ее почти сразу после родов. Раньше не хотела – боялась, станет плохо заботиться о ребенке… Недавно повстречала – в раззолоченных носилках. К моему величайшему изумлению, Энона соизволила меня узнать и даже приветствовала коротким кивком.