– Вот видишь, – будто настаивала Уна. – У нас троих примерно одинаковые роли, но тебе всех тяжелее из-за семьи. Ты не хочешь признать свою избранность.
– Чушь! – опять привстала старшая.
– Закрой глаза, – мягко погрозила младшая. – Знаете, девочки, все кончилось, как Уна предсказала. Как только я с ним рассталась, у меня такое хорошее настроение, такие результаты в лечении – все легко пошло. Боли нет уже месяц, даже больше. И работа сразу нашлась – в диагностическом центре. Я им показала оба диплома – и все, я принята.
– Это не значит, что ты монашка, – засмеялась Уна. – Наслаждайся, но не допускай жертвоприношения. Знай, они лишь плод на ветке. Ты разве помнишь персик, который съела три года назад в Анапе?
– Тот персик был сладкий, а этот горький, – вздохнула младшая. Старшая лежала тихо и погладила младшую по руке. «Изменить – и во что бы ни стало, да так, чтоб почувствовать эту измену! – прошептала младшая. – В этом скверного нет, это просто пустяк, точно новое платье надену!» В ее голосе послышались слезы. Кажется, они любили одни и те же стихи – Надсон, Игорь Северянин, Десанка Максимович. Я тоже сидела тихо, листала старинные книжки, но не могла не слушать их разговоры. Чудес тут не было: немного биоэнергетики, немного игры, еще чего-то. На меня напало очень сладкое, сонное состояние. Затылку тепло-тепло, точно гладят любимые руки. Такого никогда не бывает с теми, кого я знаю сто лет. А здесь чужие, почти незнакомые люди. И когда они стали уходить – мне даже стало зябко, грустно, неуютно, точно оказалась на сквозняке. Но Уна продолжала кормить меня печеньем, яблочными пирожками, поить сидром, а потом уговорила искупаться.
– Ты такая бедная в этих ужасных общежитиях. Вода хорошо идет, прими ванну и поедешь домой. Троллейбусы ходят до двенадцати.
В ванной заструился пар, в воде – цветные струи, розовые от шампуня и оранжевые от хвойного экстракта. Плескаться в такой ванне было наслаждение.
В приоткрытую дверь плыли чувственные звуки с пластинок Вертинского – «в бананово-лимонном Сингапуре… пуре…» Уна любила эмигрантскую музыку, у нее были хорошие записи неизвестных мне русских шансонье, привезенные знакомой актрисой. Обилие цветов и эти песни, капризные и страстные, всегда действовали так сильно, что вокруг все исчезало. Голова кружилась от фантазий, сердце билось, требуя неведомого…