Он хотел жениться на Соне.
Всегда хотел.
С первого дня, с той минуты, как увидел ее. Он хотел ее всю, но как-то странно, и самому ему странно было странное его желание, которое обещало не счастье многочисленных соитий, не беспрерывное торжество оргазмов, а что-то совсем другое. Ему хотелось обнять ее, взять на руки, баюкать, укрыть от зла, от всего мира, от глупости, болезни, от случая, ему хотелось хранить ее, прижав к груди, обняв.
Да.
Так.
Скорее ему хотелось стать ее отцом, хоть прежде все-таки была мысль о женитьбе, о детях.
Она хотела детей. Она говорила об этом беспрестанно, при всяком удобном случае забегала к своей многодетной старшей сестре и там отводила душу. И все же Соня оставалась бездетной, незамужней, и не смотря на то, что десятки мужчин выказывали ей свое желание и расположение, с замужеством не торопилась. Может быть, она ждала его, Николая, его признаний, ухаживаний, цветов, звонков, писем, может быть. Она никогда не заговаривала об этом, называя его другом, она ценила его, как друга, хоть однажды случился у них внезапный секс, которого он отчего-то стыдился, затаптывая его в памяти, как затаптывают вывалившийся из печи уголь. Вот и теперь, при одном упоминании о той осенней ночи, он ощутил знакомый укол стыда, поежился. «А если ждет, если и вправду ждет?!» Он вспомнил удивленный, беспомощный Сонин взгляд, который ощупал его лицо, как только объявил он о том, что оставляет ее и Джона, чтобы отправиться на север, к Байкалу, который китайцы именовали так, что не выговоришь. В этом взгляде было сожаление и просьба не уходить, не покидать.
Да.
Просьба!
Он снова и снова вызывал в своем воображении Соню и ее взгляд, пытаясь препарировать его, отыскивая следы чего-то, чего не мог отыскать, не мог даже определить, покуда, уже отчаявшись, не набрел он на слово «любовь». Он хотел отыскать там любовь, он хотел, чтобы Соня любила его, ну конечно! Он хотел любви! А сам-то он, сам-то разве любил, разве он любил Соню, чтобы требовать от нее ответной любви, разве то, что испытывал он по отношению к ней, можно назвать любовью? Он еще думал минуту, другую, покачивая головой, измеряя тихое свое чувство привычной, взятой из фильмов и книг, меркою, и, измерив, наконец отвечал: можно.
Ему стало весело – значит он любит, значит любит, вот только узнать бы теперь, любит ли она? Только как это узнать, как спросить, да и можно ли спросить об этом, удобно ли, полагается ли, а что, если нет, если этот вопрос испортит все дело, если обидит ее, заденет? А что, если ни то, ни другое, что, если в ответ он услышит «нет»?