Резкая боль в плече, похожая на укусы десятка пчёл, вынуждает вынырнуть из тяжёлых воспоминаний, связанных с потерей самого близкого для меня человека.
– Ещё немного, – наклоняясь ближе, приговаривает «хирург». – Края раны как следует прихвачу…
Затягиваюсь до рези в лёгких. Медленно выпускаю дым, стараясь не обращать внимания на её манипуляции, вызывающие до одури неприятные ощущения.
Швея-мотористка херова.
– Повезло тебе, Илюха, что я во время второй Чеченской работала полевым врачом, – хвалится тётя Галя.
– Повезло, – соглашаюсь, слегка качнув головой.
– Повязку наложим и всё, как новенький будешь!
– Отрадно.
– Эти две таблетки выпьешь сейчас. Остальное завтра и в течение пяти дней. Пропускать нельзя. Понял? – угрожающе сдвигает широкие брови к переносице, и я (про себя, естественно) снова отмечаю её сходство с Брежневым. – Готово! Зацените!
Проходит ещё пара мучительно долгих минут, и бабы наконец сваливают из кухни. Семёновна, не прекращая сыпать междометиями, отправляется провожать соседку восвояси, оставляя меня в желанном одиночестве.
Как только за ними закрывается дверь, вздыхаю с нескрываемым облегчением. Башка раскалывается от их неугомонной трескотни. Перегруз.
Пододвигаю к себе тарелку, отламываю кусок от свежевыпеченной булки хлеба и принимаюсь за ужин. У бабы Маши всегда отменная жратва. От одного только запаха желудок нещадно сводит.
*********
Вырубает меня надолго. Снится какая-то нервирующая муть. Погоня. Обстрел. Видимо, подуставший мозг всё ещё стремится проанализировать случившееся накануне.
Голова при пробуждении тяжёлая. Глаза слипаются. Чёртово плечо неприятно ноет. В общем, из подвала вылезаю недовольный и разбитый. В самом прескверном расположении духа.
Не одупляю, отчего за окном снова темно. Сперва думаю, что на дворе всё еще ночь, но, взглянув на старые часы, с удивлением обнаруживаю стрелку, застывшую на цифре семь.
Дёргаю шеей. Почти на сутки отключился. Ни хрена себе. Как медведь.
– Пришёл в себя, бандюган? – в кухне появляется не по-домашнему разодетая Семёновна. – Садись давай, проблемный, кормить тебя буду.
Хмыкаю.
В этом вся она. Как бы не осуждала, а всё равно как к своему относится. По-доброму. С теплом и давно позабытой заботой. Не удивила, когда вместо ругательств, за помощью к Степановне припустила, обнаружив меня, подстреленного, на пороге своего дома.