…в комнату Коссет или к родителям? Я поколебалась, немного стесняясь детского порыва – в девять лет бежать чуть что в родительскую спальню не полагается. Затопталась на месте и тут же ойкнула, наткнувшись на закатившийся в тапочек крошечный осколок разбитого бокала. Порез закровил, и обида и боль пересилили гордость.
Спальня родителей находилась этажом ниже. Разбуженные ступеньки недовольно поскрипывали, но я упрямо шагала, стараясь не вглядываться в особо тёмные углы. На лестнице и стенах коридора второго этажа свечи горели, но темнота никуда не делась. Она ехидно скалилась со всех сторон, поджидая меня, как охотничий зверь, азартно крутя хвостом, дожидается лису из норы, которую принялись окуривать охотники: вот-вот вылезет.
Перед дверью родительской спальни я подняла было руку, чтобы постучать – и вдруг услышала голоса.
Слишком громкие, слишком резкие.
- Как ты мог! – кричала мать. – Как ты мог, сюда, в этот дом, в мой дом, в наш дом, скотина похотливая! А если Хортенс узнает?!
…я опустила руку и замерла на месте.
Моя мать, идеальная благовоспитанная малье, никогда не кричала. Не использовала таких просторечных выражений, как «скотина», не повышала голос. Никогда. Ни на кого.
И никогда, никогда, никогда мать не кричала на отца, никогда не обращалась к нему так непочтительно, грубо, словно какая-то затрапезная доярка. В нашем уютном домашнем гнёздышке не бывало ссор и споров, решавшихся криком и бранью, тем более – ночью. И от меня у мамы и папы не было никаких секретов…
«Подслушивать – нехорошо!» - всплыл в памяти наставительный голос Коссет, и я отшатнулась от двери с намерением вернуться к себе. Если бы не гроза, если бы не щёлкающая клыками тьма, трусливо огибавшая слабое зарево свечей, заползавшая под миниатюрные скамейки, выглядывавшая из-за напольных ваз…
«А может быть, мама просто шутит, - вдруг подумалось мне, и даже от одной только этой мысли стало легче. – Пересказывает ссору горничной с её хах…хха…хахл… поклонником, да и всё. И сейчас я услышу смех отца, и его шутливо-укоризненное «Мари-и-ис!», как он всегда называет маму, и…»
- Мариста, - голос отца звенел сталью. – При чём тут Хортенс, я не понимаю, каким боком мои личные дела касаются нашей дочери?
- Твои личные дела?! – голос матери стал непривычно-высоким, почти визгливым. – Твои?! Это наш дом, позволь тебе напомнить, и моего здесь не меньше половины, и я тоже имею право решать. И я категорически против того, чтобы выродок этой шлю…