– Баб, а баб, а сколько у тебя детей было? – цеплялась она к бабушке.
– Хвейс… Я знаю … – разводила руками старушка. – Чи девять… Чи десять…
– Что ж, ты не помнишь, сколько умерло?.. сколько выжило?
– Хвейс… Бог дал… Бог взял…
Откуда моя еврейская бабушка взяла эту русскую поговорку? Она была родом из Александрии. Но не той, что в Египте, а той, что в степи под Херсоном.
Она была ровесницей не то Ленина, не то Сталина – теперь уж не помню. О своем детстве ничего не рассказывала. Только – как бегала за десять верст на железную дорогу: царский поезд должен был проехать.
Она имела привычку сидеть у окна веранды, уперев локти в подоконник и положив подбородок на ладони. Наблюдала за проходящей за забором жизнью – как будто кино смотрела.
Когда надо было позвать внучек – моих двоюродных сестер – она кричала: – Жа!.. потом сбивалась, вроде бы забывала имя Жанны, и звала следующую: – Вера!.. Получалось: – Жа… Вера! Так мы и стали звать бабку Злату – «Жавера».
Чаще всего «Жавера!» слышалось из уборной. Бабушка имела привычку просиживать там часами. И все это время козел терпеливо караулил ее. Стоило старушке приоткрыть дверь, как злобный зверь, наклонив башку, напрыгивал на нее. Вот тут уж бабка Злата голосила на весь двор:
– Жа… Вера!..
Девчонки выскакивали с веником.
– Тимошка, брысь! – хором кричали они. И козел Тимофей послушно убирался в сарай, который тетя Настя как всегда забыла закрыть.
Помню, мы поднимались по склону холма, поросшего редким лесом, и Борух вглядывался в просветы между деревьями.
– Где-то здесь… – бормотал он, притормаживая. – Дорога-то одна… Только дальше придется пешком…
Мы оставили машину и побрели наверх.
И почти сразу же открылись верхушка холма и два серых надгробия.
Смеркалось в ноябре рано, и я сомневался в чувствительности моей пленки.
– А все-таки попробуй! – попросил я брата. – Только захвати обе могилы!..
Пока Борух прицеливался, я собрал горсть камней и разложил их по краям плит.
Я уже привык к этому ритуалу поминовения и даже находил в нем ощущение некоей родовой сопричастности…
Щелкнул затвор, сработала вспышка.
Сумерки стали гуще, зато как будто посветлел камень надгробий.
– Ну, скажи, – спросил я Боруха, – откуда известно, что здесь лежат Самсон и его отец? Есть какие-то свидетельства? Документы? Раскопки?