– Да-а… – вздохнул дядя Захар. – Так оно и бывало,… Мы прятались во ржи, а бандиты Балахновича скакали вокруг. «Запаливай!» кричали…
– Кто не спрятался, я не виноват! – подал вдруг голос двоюродный брат Яша.
Почему-то эта кричалка из детской игры в «прятки» расстроила тетю Соню.
– Смеешься! – захлюпала вдруг она.
– Я ему посмеюсь! – пригрозил дядя Захар.
Не любил он Яшку.
– Ну и что с вами было? – спросил я.
– Порубили бы нас, да конь атамана попал в щель на мосту и захромал. «Плохая примета!» – решил этот бандит и приказал своим убираться из местечка. А раввин сказал, что это его молитва помогла…
– А кто не спрятался?.. – опять встрял Яшка и почему-то посмотрел на тетю Соню.
– Я сейчас достану этого байстрюка! – снова вскипятился дядя Захар.
— Не вздумай целоваться с Эстер! – наставлял меня Борух. – И руку не протягивай!…
– Смотреть в глаза! Говорить по-русски! – сострил я голосом «Эха Москвы».
Брат меня не понял.
– Они живут, как им нравится… Для этого они сюда и приехали…
– А тебе нравится, как они живут?
– Ай!.. – Борух только сокрушенно помотал головой. – О чем разговор! Во всем себе отказывают!..
– А как же Пуси-Муси?
– О! Пуси-Муси… Мое утешение! Такие девочки! Сокровища!..
Мой двоюродный брат Яша был сиротой. Его мама, тетя Рахиль, и двое ее детей умерли в Ленинграде от голода. А Яша выжил. Его отдали в детдом, но он сбежал. Его поймали, но он снова сбежал. Тетя Соня пожалела сына своей погибшей сестры и взяла его к себе. Яша оказался еще тем подарочком. Он не признавал ничьей власти. Учиться не хотел, работать ему еще было рано. Весь он был какой-то дерганый, видно от блокады так и не отошел. Дружил с местной шпаной, таскался с ней по Табачному проезду и по Тишинскому рынку. Шпана была не простая. В домах моих теток жили ассирийцы. Черноволосые, шумные. Их старушки с утра до вечера сидели на каменных тумбах и вытягивали нитки из мотков шерсти. Потом из этих ниток они плели шнурки. Из подвалов несло гуталином ассирийские женщины варили его из всякого вонючего барахла. Говорили даже что-то о собаках. А ассирийские мужчины с утра пораньше расходились по центральным улицам и усаживались в свои будки. «Чистим-блистим!» – кричали они на всю улицу Горького. И стучали щетками по низеньким скамеечкам для обуви. У них можно было купить и шнурки, и гуталин, и стельки. Москва была грязным городом, и работы у них хватало.