Те, кто шел в моджахеды, едва ли чуяли какую-то угрозу в новой
власти. Скорее они почуяли безнаказанность. Какие-то банды местных
атаманов всходили по всей стране, словно сорняки. И очень скоро им
удалось добыть какое-никакое внешнее финансирования, а еще наладить
полезное производство опия-сырца. Разгромить их окончательно было
тем более невозможно, что не было у них ни столицы, ни даже
генерального штаба. Одно ополчение воевало против другого с такой
же яростью.
Просто нападать на советские гарнизоны было и опасней, и
выгодней. Вооружены шурави были лучше, воевать умели. Но зато и
добыча была там богаче.
Так что ограниченный контингент был вынужден разрастаться. И
теперь приходилось завозить еще и всякие признаки государства:
таможню, прокуратуру, комендатуру. Потому что обращаться в то, что
существовало в Кабуле под этими названиями, было все равно что пить
воду из местной речки.
И следом за ними, где-то в обозе, притащилась в Кабул неизбежная
в армейской жизни гауптвахта. Учреждение, которое защищает своих от
своих.
Новую, здоровенную и прогрессивную тюрьму Пули-Чархи,
построенную еще при Дауде как признак модернизации, афганская
власть своим союзникам не отдала. Советские солдаты могли наблюдать
ее только издали. История этих геометрически безупречных бетонных
стен в белой с желтым пустыне превосходно повторяла историю страны:
каждая новая власть торжественно выпускала отсюда политических
заключенных, чтобы уже на следующий день начать наполнять ее
новыми.
Первое время под гауптвахту приспособили, расчистив от котов и
мусора, первый этаж и подвал одной из башен, прямо под
минометчиками. Но из подвала расходились какие-то заваленные, но
все равно подозрительные проходы. Да и постояльцев на гауптвахте
становилось все больше.
И поэтому их перебазировали за реку, в старую крепость
Бала-Хиссар.
Именно на этой крепости заканчивался старый город. Сюда сажали
на гауптвахту и сюда же эвакуировали машины, запаркованные в
неположенных местах.
Словно глиняная корона, она венчала выжженный солнцем холм — а
дальше был бывший королевский заповедник где только и осталось, что
тростники да сплошная илистая грязь на месте медленно усыхавшего
озера.
* * *
И все же это было лучше, чем кандагарская гауптвахта. Черский
видел кандагарскую один раз, и этого хватило для того, чтобы
решить: лучше смерть, лучше даже жить строго по уставу до конца
службы.