Плетнева будто и не слышала его слов. Она лишь потуже повязала платок, да подоткнула под себя полы пальто. Хоть и теплая да ранняя нынче весна, а ночью все одно еще прохладно. Да и с реки сыростью тянуло. «Бок что-то совсем разнылся – подумала она».
Она пододвинулась ближе к костру и проговорила:
– Лодка течет. Надо было еще вчера закропать,11 – Плетнева отмахнулась от прилетевшей искры. – Да, что уж теперь, – последние слова Серафима произнесла еле слышно, скорее, для себя, чем для своих помощников.
– Дак, вытащили ее повыше, чтоб обсохла. Утром посмотрим, что к чему, – попытался оправдаться Степан, но поняв, что спорить с сестрой сейчас бессмысленно, замолчал.
Да и не умел и не любил он спорить с бабами, а тем более убеждать их в чем-то. Сама нынешняя ситуация, когда руководит всем не мужик, для него была непривычной. Но выбора не было, а потому взяв мешок, он стал выкладывать взятую с собой еду.
Спустя полчаса, слегка перекусив, они уже лежали на свежих еловых ветках рядом с затухающим костром. Лежанка не ахти какая, но когда другого ничего нет, то вполне способна заменить постель. По крайней мере защитить о холода и сырости, тянущей от земли, еловые лапы на какое-то время могут.
Мужчины устроились по одну сторону костра. Прохор, прикрывшись теми же ветками, прислонился к дядьке спиной, и едва положив голову на плоскую трухлявую чурку, тут же уснул. Степан же лежал на спине, положив руку под голову, и не отрываясь, смотрел на верхушки огромных деревьев, плавно сливавшиеся с едва потемневшим небом. «Рассвет скоро, – подумал он. – Ночи светлые нынче. Нам такие не в помощь. Чудно на свете как устроено – за Москвой говорят, таких светлых ночей уж нет».
Серафима лежала на такой же как и мужики еловой подстилке, повернувшись лицом к реке, и подставив спину к теплому догорающему костру. Некоторое время она ворочалась, пытаясь поправить под собой торчавшую ветку. До реки было метров сто, но сквозь редкие прибрежные кусты она хорошо была видна. Глядя на ее размеренное течение, Плетнева, наконец, успокоилась и закрыла глаза, надеясь немного поспать перед ответственны делом.
1881—1889 годы
В одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году морозы на Рождество стояли лютые. Жизнь в Москве, казалось, остановилась. Только струящийся из всех возможных труб сизый дым давал повод усомниться, что это не большая вымершая деревня, а все же главный город России.