— Рад видеть вас в добром здравии! Мы с супругой так переживали.
Софья Марковна даже свечку в синагоге ставила за ваше
выздоровление.
Я благодарно кивал, отмечая про себя, как быстро в Москве
сформировался образ «пострадавшего за дело» промышленника. Такая
репутация могла пригодиться.
Тем временем на эстраде Тамара начала «Две гитары». Ее голос, то
страстный, то печальный, заставлял вибрировать хрустальные подвески
люстр. Я поймал ее взгляд. Она определенно заметила мой
интерес.
— Шампанского для мадемуазель, — негромко сказал я официанту,
вкладывая в руку новенькую червонную купюру. — И передайте
записку.
На листке из блокнота «National» я написал всего одну фразу:
«Ваш голос напомнил мне Париж. Разрешите поделиться
воспоминаниями?»
Во время перерыва Тамара присоединилась к нашему столику. Вблизи
она оказалась еще красивее. Тонкие черты лица, породистая
бледность, чуть заметная ирония в уголках губ.
От нее пахло французскими духами «Коти» и чем-то неуловимо
личным. Может быть, той самой «порядочностью из прошлой жизни», о
которой говорил Гольдштейн.
— Вы действительно были в Париже? — она изящно отпила шампанское
из хрустального бокала богемского стекла.
— В четырнадцатом, перед самой войной, — я намеренно выбрал тот
год, о котором знал из документов Краснова-старшего. — Помню кафе
«Де ля Пэ» на Больших Бульварах…
— О, мы с папой часто там бывали! — ее глаза загорелись. — А
помните месье Анри, того смешного метрдотеля с пышными усами?
Гольдштейн и Розенталь деликатно откланялись, оставив нас
вдвоем. Джаз-банд играл что-то медленное и чувственное. Мы говорили
о Париже - она о настоящем, я о вычитанном в старых путеводителях,
но это не имело значения. Главное было в интонациях, взглядах,
недосказанности.
— У меня есть настоящий довоенный «Реми Мартен», — сказал я
наконец. — И патефон с пластинками Вертинского.
Она чуть помедлила - ровно столько, сколько требовали
приличия:
— Знаете, я ведь никогда не езжу к малознакомым мужчинам...
— Разумеется, — я подозвал метрдотеля. — Будьте добры, закажите
отдельный кабинет в «Савойе». И предупредите месье Анри, он меня
знает.
Когда мы выходили из «Праги», швейцар почтительно распахнул
дверь. У тротуара уже ждал мой «Мерседес». Степан, как всегда
безупречный в своей форменной фуражке, помог Тамаре сесть в
машину.